Случившееся было, конечно, очень крупной неприятностью, но
все-таки не катастрофой. Мордор к тому времени вполне заслуженно
величали Мастерской мира, и он мог в обмен на свои промышленные
товары получить любое количество продовольствия из Кханда и Умбара.
День и ночь через итилиенский Перекресток спешили друг навстречу
другу торговые караваны, и в Барад-Дуре всё громче раздавались
голоса, что, дескать, вместо того чтобы ковыряться с этим сельским
хозяйством, от которого всё равно одни убытки, надо развивать то,
чего никто в мире, кроме нас, не умеет, – металлургию и химию... В
стране действительно уже вовсю шла промышленная революция: паровые
машины исправно трудились на шахтах и мануфактурах, а успехи
воздухоплавания и электрические опыты сделались излюбленной темой
для застольных бесед в образованных слоях общества. Только что был
принят закон о всеобщем обучении грамоте, и Его Величество Саурон
VIII со свойственным ему несколько тяжеловесным юмором заявил на
заседании парламента, что собирается приравнять непосещение школы к
государственной измене. Отличная работа многоопытного
дипломатического корпуса и мощной разведывательной службы позволила
свести размеры кадровой армии до минимума, так что та почти не
обременяла собой экономику.
Однако именно в это время прозвучали некие слова, коим суждено
было изменить всю историю Средиземья; странным образом они почти в
точности повторяли пророческое высказывание, сделанное в ином Мире
относительно совсем другой державы и звучащее так: «Страна, не
способная себя прокормить и зависимая от импорта продовольствия, не
может считаться серьезным военным противником».
Глава 4
Арнор, башня Амон-Сул.
Ноябрь 3010 года Третьей Эпохи
Слова эти произнес высокий седобородый старик в серебристо-сером
плаще с откинутым капюшоном: он стоял, опершись пальцами о край
овального черного стола, вокруг которого расположились в высоких
креслах четыре полускрытые тенью фигуры. По некоторым признакам
было ясно, что речь удалась: Совет на его стороне, и теперь
пронзительные темно-голубые глаза стоящего, являющие разительный
контраст с его пергаментным лицом, безотрывно следили за
единственным из четверых – за тем, с которым ему сейчас предстояло
сразиться. Тот сидел чуть поодаль, как бы заранее отделив себя от
остальных членов Совета, и плотно кутался в ослепительно белый
плащ: похоже было, что его сильно знобит. Но вот он выпрямился,
сжав подлокотники кресла, и под темными сводами прозвучал его
голос, глубокий и мягкий: