Карл вздохнул и откинулся на спинку
дивана. Можно, конечно, спросить у служащего вагона, когда они
прибудут в Бранд, но он уже спрашивал. Три раза. В Бранд они
прибудут в семь часов утра.
Юноша прижался лицом к стеклу, в
надежде рассмотреть часы, которые должны были быть на любом
вокзале. Часы были, но фонарь над ними не горел и рассмотреть
стрелки было невозможно.
Хорошо иметь собственные карманные
часы, к примеру, от Шарпа или хотя бы лесских мастеров, кои, по
слухам, клепают эти часы разве что не в деревенских кузницах…
Хорошо, но, к сожалению, денег у Карла хватило только на дешевый
костюм, билет на поезд и пропитание по дороге. Сейчас в кармане
юноши звенело пятнадцать серебряных талеров и горсть медных монет
девяти разных государств, которая наверняка привела бы в восторг
какого‑нибудь нумизмата. К сожалению большей суммы младший сын
своего отца не накопил.
Карл вздохнул и опустил голову на
руки. Отец…
Да, вот она причина тоски. Не долгая
дорога, не отдаленность от дома, не будущая служба. Отец.
В душе юноши мешались любовь к отцу и
жгучий стыд за него. Отец всегда был несколько эксцентричен, и
остепеняться, несмотря на то, что ему уже почти сорок, не
собирался. Дуэли, в которых старый Иоганн айн Тотенбург неизменно
выходил победителем, интрижки с молоденькими девицами – а иногда
даже замужними женщинами – азартные игры, из‑за которых в прошлом
году приходилось закладывать замок… Ладно бы все это, дворянской
чести урона бы не было, но то, что отец выкинул в этот раз!
Карл заскрипел зубами и стиснул
рукоять шпаги, полученной в подарок от отца на шестнадцатилетие.
Если кто‑нибудь узнает… Говорят, что дуэли в Бранде запрещены, а то
и вовсе не в моде, но других способов защитить свою честь и честь
беспутного отца юноша не знал. Придется драться… или стреляться…
Лучше бы никто не узнал. Одно дело: дуэль, когда тебя оскорбили и
совсем другое – когда тебя оскорбили ПРАВДОЙ.
«Отец, – мысленно произнес Карл, – я
всегда любил тебя. После смерти матери ты стал для нас троих обеими
родителями сразу. Видит Бог, я бы никогда не сбежал из Тотенбурга,
если бы ты вел себя как подобает дворянину. Прости меня за это
своевольство. Я обещаю тебе, – юноша поднял глаза к потолку,
усеянному медными шляпками гвоздей – перед Богом клянусь, что не
опорочу нашу фамилию на службе у короля Шнееланда».