Все остальное мне полагалось пошить
по меркам или получить со склада – все до одного юнкера во
Владимирском числились на полном казенном обеспечении… даже те, чьи
семьи вполне могли себе позволить и некоторую роскошь.
Воронцов без своего модного пиджачка
бы здесь точно удавился от тоски.
– Ко мне в племянники пойдешь?
Сначала я подумал, что негромкий
голос, раздавшийся с соседней койки, мне послышался. Но нет:
здоровяк с прокуренными усами – тот самый, который пришел вместе с
Подольским – обращался именно ко мне.
Причем обращался не по уставу, на
«ты» и так, чтобы никто другой не мог услышать наш разговор. И я
бы, пожалуй, принял все это за попытку цукнуть меня, что
называется, не отходя от кассы…
Если бы не одно «но» – похоже,
юнкерские обычаи подразумевали как раз обратное: это сугубец должен
был выпрашивать потенциального «дядьку» взять его «в семью». А
тут…
По местным меркам мне, можно сказать,
оказывали великую честь.
– Сам предлагаешь? – негромко
отозвался я. – Вроде не так у вас тут принято.
– У нас, может, и не принято. –
Здоровяк уселся на койке, натужно заскрипевшей под его немалым
весом. – А я – предлагаю.
Коротко и ясно. Болтать он, похоже,
не любит.
– А если я выберу жить по уставу? –
усмехнулся я.
– Не выберешь. А выберешь – значит,
дураком будешь. – Здоровяк пожал могучими плечищами. – Традиции
здесь уважают. Ты не смотри, что старшие сугубцев гоняют в хвост и
в гриву. Это только до присяги, два месяца. И больше напоказ все, а
на деле «дядька» молодого в жизни пальцем не тронет. И другим не
даст.
– А по уставу?
– Значит, и будет по уставу. И
взводный по положенному спрашивать будет, а не по человечески. И
ротный, и свои господа юнкера. И на все три года – до самого
выпуска – никто тебе тут руки не подаст. А если в полку потом
узнают, что к ним красный распределился – тоже хорошего не
будет.
– Красный? – переспросил я.
– Так называют юнкеров, которые
решили жить по уставу, – ответил здоровяк. – Я за все годы только
одного такого знал. Вроде и правильный офицер был, а человек –
сволочь. Как выпустился, принялся в полку солдат гонять.
– А дальше?
– А дальше всякое рассказывали. Уж не
знаю, что именно у него там вышло – а через полгода господин
подпоручик со службы ушел. Насовсем.
Вот такие дела. Хрен оказался ничуть
не слаще редьки – скорее наоборот. Не то, чтобы меня так уж
радовала перспектива на ближайшие два месяца превратиться в
бесправного сугубого «зверя», чуть ли не раба «дядьки»… но жизнь по
уставу неприятностей сулила куда больше. Похоже, «красный» юнкер в
каком-то смысле совершал форменное социальное самоубийство, разом
превращаясь в изгоя не только на три года училища, но и на всю
оставшуюся армейскую жизнь.