И, казалось бы, мне не было дела до его судьбы. Но ведь такое
отношение – просто не по-людски! Хоть он и чужак, но он на моей
земле, и позволить ему плутать в безвестности значило бы не только
совершить грех безразличия, но и попрать все законы
гостеприимства.
И тут-то я хлопнул себя по лбу, осенённый: “Ну, разумеется! И
как это мне сразу в голову-то не пришло?!”.
Священные законы гостеприимства почитались у всех добрых людей
по всей земле. Быть может о них ведомо и чужеземцу? Я смахнул с
лица выбившиеся из очелья пряди и, шагнув ещё немного вперёд,
прокричал:
– Гелиадр здравствует, путник!..
Чужак остановился. Обернулся. Резко, но без видимого напряжения.
Значит язык он понимал, и ему ведомы были священные законы.
– Друг?! – продолжил я меж тем, – Или же враг?
Таковыми являлись слова приветствия. Те, что я сумел запомнить,
вычитав их некогда в книгах. В ответ чужеземец развернулся и
направился прямо на меня, всё так же отмеряя шаги гулкими ударами
посоха. Хотя, на поверку, тот оказался обычной корягой в
человеческий рост.
– Друг, – прозвучал ответ, сдобренный донельзя странным
акцентом.
Сам я, надо сказать, был довольно высок для своих годков, но
чужеземец заметно превосходил меня в росте, а взгляд его оказался
тяжёл и умудрён опытом прожитых лет. Больше не оставалось сомнений,
что он зряч. Вблизи, его одежда казалась ещё более удивительной и
замысловатой, а то, что я сперва принял за дубинку у него на поясе,
в действительности оказалось причудливого вида чуть изогнутым мечом
в ножнах.
Я тяжко сглотнул и едва не подался прочь от чужеземца, – так
сильно его взгляд давил на меня. Однако он терпеливо ждал, и я
понял, что должен продолжить приветствие.
Вот только теперь вспомнить правильные слова никак не
получалось.
– Раз… раз ты друг, то дозволь приветствовать тебя на этой
земле, чужестранец, – произнёс я, и, лишь единожды запнувшись,
немного утвердился в своей решимости. – Но знай, что ты сбился с
пути и бредёшь обратно к морю. Если желаешь, я могу отвести тебя в
свою деревню… но прежде – не разделись ли ты мою трапезу?!
Последние слова я выпалил совершенно необдуманно, и сам же им и
ужаснулся. Заместо разума во мне сверх всякой меры взыграло
любопытство. А это – ошибка.
Более того, оглянувшись, я увидел разорённое моей собственной
поспешностью место постоя. Вещи разворошены, костёр почти затух,
еда в золе.