И, тем не менее, чужеземец отступил на шаг и произнёс плохо
внятное: “Почту за честь”. Я сперва даже и не понял, что
он сказал. А, поняв – не сразу поверил!
Но это оказалось никакой не издёвкой и злого умысла в словах
чужеземца тоже не было. Он принял моё приглашение, и вместе мы
устроились у костра. Я очистил пригоревшую тушку от залы и разделал
её прямо на камнях; с собой у меня оставалось ещё несколько
домашних лепёшек, да и пригоршня ягод набралась. Всё это, включая и
вино, я предложил своему гостю. Отказываться он не стал, хотя,
скорее, из вежливости. У него же с собой в достатке нашлось
сухофруктов и вяленого мяса, а ещё он предложил мне некий пряный
напиток: разлил его по маленьким чашечкам, но не позволял к ним
притронуться, пока те не нагрелись у костра. Вкусный, необычный, но
слишком крепкий.
Отзавтракав, я наконец-то закончил донимать чужеземца
расспросами и предложил ему двинуться в путь. Лишь только попросил
прощения за то, что по дороге мне потребуется сделать ещё одну
короткую остановку. Он, ясное дело, не возражал.
Не прошло и получаса, как я предстал перед одиноким каменным
постаментом, на котором покоилась бронзовая чаша. Опустился перед
ним на одно колено. Это была могила. Место захоронения моего деда,
ушедшего из жизни ещё до моего рождения. И хотя я никогда не знал
его, отец частенько потчевал меня удивительными историями его жизни
– одна невероятнее другой. И потому я безмерно уважал его. В лучшие
свои годы он был лихой авантюрист и торговец, ловелас,
путешественник и мот, и из жизни ушёл в почтенном возрасте ста
семнадцати лет. Не от ножа или стрелы, но по естественным причинам.
Гайо – верховное божество света и пламени, – забрал его в свою
обитель.
Я потянулся к поясной сумке и достал оттуда чуток самодельных
благовоний, немного трута, масло и огниво. Сложил всё это в чашу,
залил маслом и поджёг. Именно так у нас и было принято хоронить и
поминать ушедших: в огне, и огнём. Не все, ясное дело,
удостаивались священных похорон: люди беднее или слабее верой
хоронили своих умерших в сырой земле или холодных склепах. Но дед
мой был человеком особенным.
Дело было сделано. Я поднялся, отряхнул колени, и, вместе с
чужеземцем, мы направились в деревню. Об оставленной у привала
дивной голубице я совсем позабыл.