И, на удивление, кровь эта оказалась гуще крови дедов и прадедов
моего отца.
Хотя в нынешний век опасно было кичиться подобным родством.
Так или иначе, я жадно впитывал в себя всё, что касалось
нордского жизненного уклада, и, как бы отец с матерью не пытались
взнуздывать эту мою тягу, – ничего-то у них не выходило. Сейчас мне
было пятнадцать годков, а обряд инициации юноша проходил в
четырнадцать. И хотя по законам Империи я, как первый и
единственный сын своего отца, полноправно считался мужчиной с того
момента, как научился трудится и отвечать за собственные слова, –
пройти Никс-Кхортемский обряд стало для меня пламенной мечтой.
Я отвернулся от лодочки. Вздохнул, несколько тяжелее, нежели
намеревался. “Ничего страшного, – подумал про себя. – День ото дня
я становлюсь и старше, и опытнее, и ближе к мечте. Мне всего-то и
нужно что научиться терпению”, – и направился к ожидающему меня
Гарки и чужаку Такеде. Ни к чему было тратить их время попусту.
Увы, тем утром меня ждало ещё одно разочарование. Гарки оставил
нас на подступах к Падымкам, и, вместе с Такедой, я направился
прямиком к деревенскому старосте. Его все так и называли: староста
или старина Пит. Иногда просто: старик Пит. Сколько я себя помню,
он был хмур, угрюм и, в общем-то, очень стар; а всё, что я про него
знал, так это то, что когда-то он служил писарем у бывшего
губернатора острова: Джозефа Халласа; и о том, что никогда он не
любил про это вспоминать.
Деревенские по пути с интересом поглядывали на чужеземца, смело
ступающего рядом со мной, и каждый раз, здороваясь, мне приходилось
отмахиваться от их немых вопросов. Благо все знали, что моя мать
водила с северными контрабандистами знакомство, а поскольку
Падымкам от этого было в разы больше пользы, нежели вреда, –
лишнего любопытства никто себе не позволял. Забавно, но тем
единственным, кто не удивился прибытию чаандийца, оказался некто
Себастиан – такой же, как и он, пришелец, прибывший в деревню морем
пару месяцев назад и представившийся странствующим монахом и
лекарем. Он, отныне, жил со старой травницей, учился у неё, помогал
по хозяйству, и никогда ничего худого не совершал. А ещё он был
очень дружелюбен и общителен, и я понадеялся, что и Такеда окажется
таким же. Но, увы.
Добравшись до дома старосты, я вознамерился лично представить
Такеду старику Питу, но чаандиец пролаял что-то на своем языке,
грубо сунул мне в руки причудливую монету, и поспешил вперёд. Так
быстро, что и дурак бы понял: пытаться догнать его – не лучшая
затея. Староста как раз появился в дверях, и сразу же у них
завязался разговор. Я конечно расстроился, но, ясное дело, пытаться
подслушать не стал. Ни средь бела ж дня.