Проснулась от ощущения опасности —
стальная птица взбудоражила металл по всей степи. Голова была
тяжёлая, усталость разламывала суставы, но надо было уходить. И на
этот раз быстро, не дразня судьбу и не жалея животных...
Рядом застонал мужчина. Запрокинутое
лицо его уже не было счастливым и розовым, как вчера, — бледное,
искажённое страданием, запёкшийся рот мучительно приоткрыт. Чага
коснулась щеки незнакомца и подивилась гладкой шелковистой
коже.
«Нежный, — с сожалением подумала она.
— Не выживет...»
Выбралась из укрытия и направилась к
изломанной роще, где дерзко поднимал ярко-жёлтую голову цветок на
мясистом стебле, чудом уцелевший в эту ночь. Как и сама Чага.
Она не стала срывать его — рядом были
другие, срубленные. Выкопала несколько луковиц, наполненных горьким
целебным соком, потом, привлечённая жужжанием, выпрямилась,
всмотрелась.
Неподалёку роились мухи, зелёные, со
стальным отливом, те самые, что состоят в родстве с металлом, ведут
себя, как металл, и приходят сразу же, как только удаляется он. В
груде исковерканных ветвей темнела туша навьюченного зверя. Чага
сделала шаг к убитому животному и чуть не споткнулась о труп
человека.
Это была Колченогая. Поражённая
металлом в грудь, хромоножка мечтательно смотрела в небо. Никогда в
жизни лицо Колченогой не было таким красивым.
Чага обернулась. Неподалёку лежал
Натлач. А рядом — то, что осталось от Матери...
Она нашла всех. Из людей живым не
ушёл никто. Им даже некуда было податься, прижатым к роще. Стрый
оказался прав: старая дура всё-таки погубила семейство. Сам он
лежал со снесённым затылком, уткнувшись изуродованным лицом в
землю, словно не желая смотреть на то, что натворила Мать.
Со стороны укрытия снова раздался
слабый стон, и Чага вспомнила, что в руке у неё лекарственные
луковицы, что в яме лежит смертельно бледный, но, судя по стону,
живой мужчина, что надо спешить: опустошив степь на севере, металл
обязательно двинется к югу...
Взглянула ещё раз на громадное
беспомощное тело Стрыя и пошла обратно. Выдавила содержимое луковиц
в черепок, разбавила водой из меха и, приподняв мужчине голову
(волосы мягкие, невыгоревшие), поднесла ему черепок к губам. Не
открывая глаз, он сделал судорожный глоток и поперхнулся — пойло
действительно было очень горьким.
— Пей, — велела Чага. — Надо.