Старик поднял пустые вёдра и, единожды шагнув, растворился в
зыбком мареве, струящемся от нагретого песка.
Муса медленно повернул свирепое лицо.
– Шакал! – задыхаясь пролаял он. – Падаль вонючая... Отродье
гиены!.. Ты дерзнул?.. язычник, мушкири... грязным языком опорочить
посланца Аллаха в ту минуту, когда он требовал торжественной
тишины? Я скормлю тебя паукам! Твою печень сожрут скорпионы!
– Откуда тебе ведомо, чего он требовал? – весело спросил Семён.
– Или ты уже и по-русски начал понимать? Это же наш человек,
христианин! Не тебе судить, чего он хотел. Я с ним говорил, не ты,
кровопивец, мне и разуметь, чего он требовал...
Лицо Мусы постепенно наливалось рудным цветом, рука слепо шарила
за кушаком рукоять садрии. Этого и хотелось Семёну: ему хватило бы
мгновения, чтобы вырвать из-под бурнуса изострённый булат.
Ну же, Муса! Твоя смерть ждёт тебя, поспеши, восстань на раба и
получи лютейшее отмщение за все минувшие обиды. И не уповай на
милосердную скорую смерть: семижды семьдесят раз будешь умирать на
жёстком хряще пустыни.
Рука уже ждала на индийской рукояти, но тут Семёна как дрествой
продрало – вспомнил слова чудесного старца: "завтра приду, им
водички принесу..." А если не будет к тому времени Мусы и других
караванщиков, и некому станет чужебесную молитву слать, то сможет
ли водоноша слово сдержать? Места тут аллаховы, и воля его... Нет,
пусть уж лучше Муса без отмщения жив останется.
Семён поник головой и, сдержав предерзостный тон, произнёе:
– ДарьЯ-бабА обещал завтра опять прийти, воды тебе налить щедро,
а в плату меня к себе забрать.
Муса смутился, пальцы выпустили рукоять кинжала. Но ронять лицо
перед подначальным Муса не мог и спросил спесиво:
– Ты, Шамон, никак бредишь или от жары сбесился? Даже если
святой ДарьЯ и христианин, то тебе в том что за выгода? Магомет
истинно сказал, что лишь немногие из людей писания угодны Аллаху.
Все прочие веру позабыли и хуже язычников.
– Эффенди, – сказал Семён, – тебе ли не знать, как верую я?
И Муса сдался, простил рабское глуподерзие.
– Ладно, – сказал он, – до завтра – живи. Если и впрямь
Аль-Биркер выбрал тебя, я против воли Аллаха не выступлю. Но
если... – Муса не договорил и, отвернувшись от Семёна, склонился
над бурдюками, по-прежнему неполными, но теперь обещающими жизнь,
возможность добраться к человеческому жилью.