Семён молчал.
– Али погано? – отец прищурился.
Семён голову склонил, но ответил твёрдо:
– Погано, батюшка.
Отец засипел, словно баран, когда хозяйский нож отворяет тонкое
баранье горло. А Семён, нет чтобы в ноги падать, в глаза глянул и
попросил:
– Отпустили бы вы меня в монастырь, богу молиться за грехи
ваши.
Тут уж отец взбеленился. Забыл и добрую книгу, спасённо чтение
Домострой, что крепко заповедует домашних ничем железным либо же
деревянным отнюдь не бить, а по вине смотря, постегать вежливенько
плёткою. Игнат ухватил тележный шкворень из морёного дуба и в
сердцах обломил сыну плечо. Потом сам жалел: не дело работника
портить. Хорошо ещё, не отсохла рука, токмо покривилась малость.
Зато в миру забылось старое обидное прозвище, стал Семён
Косорук.
Поднявшись, Семён уже о монашестве не заговаривал – покорился. И
с женой обвыкся, не устоял. Слаб человек с естеством бороться, а
сладкий грех привязчив. С вечера томно, и в чистоте себя блюсти
мочи нет. А как отлепишься от жаркого женского тела, так хоть
волком вой. Бывало, Семён сдержаться не мог, совал кулаком в
рёбра:
– Чтоб ты сдохла, постылая!
Фроська плачет молча, не смея ворохнуться, а ему не жаль.
Стерпелось, да не слюбилося.
* * *
А по весне из Дедилино нагрянул княжий приказчик Янко Герасимов.
Объехал Бородино, заглянул и в Долгое. Велел к Акулинину дню быть
готовым за солью. Уезжать летом с работ никому не хотелось, но и
без соли тоже никак. Мужики поскребли под шапками и стали вершить
приговор: кому ехать чумаками.
Земля русская солью небогата. Стоят варницы в Галиче, Старой
Руссе, кой-где ещё. Но той соли едва себе довольно. Прочие за солью
ездят. Вятка и Вологда на Соль-Камскую – у перми покупают.
Малороссия – на горькие черноморские бугазы, имать соль у
крымчаков. Иные обходятся, где придётся. Под Тулою соли не сыскано,
и народ издавна бегал на Дон, где по степи тянутся манычики –
солёные озерца. Ставили варницы, парили тузлук. На обратном пути за
Непрядвой-рекой у Спаса Солёного служили молебен, что попустил
господь целыми воротиться.
Но теперь на Дону теснота, казаки чужим промыслов не дают, а
государеву соль не укупишь – на Москве от того, говорят, уже бунт
был – соляной.
Тогда-то и замыслил Янко поход за Волгу. Там манычи – не чета
донским, там соль вольная. Но и края там вольные – баловства много.
Вроде и башкирцы, и тайши калмыцкие замирены, а за Волгой –
неспокойно. Места пустые, степь всё покроет, вот и балуют
юртовщики.