Кадмил не поверил Локсию тогда, не
верил и по сей день. Он никогда не чувствовал в сердце изменений,
вызванных божественной сутью. Тело изменилось после метаморфозы –
научилось летать, становиться невидимым, говорить «золотой речью»,
кровоточить белой влагой вместо красной крови – но в душе всё
оставалось человеческим. И за пять лет менее человеческим не
стало.
Как бы то ни было, эти пять лет
почти истекли. Если быть точным, срок подойдёт через две
недели.
И потому сейчас надо сделать всё,
чтобы заслужить благосклонность Локсия. Признание Локсия. Чтобы
услышать: «Молодец, Кадмил, отлично провернул важное дело, и я
теперь вижу, что тебе стоит доверять во всём». Вот тогда-то
настанет миг, когда можно будет просить чего угодно. Даже того, в
чём уже отказано.
«Только сперва придется дождаться
родов, – думал Кадмил, переставляя непослушные, гудящие от
усталости ноги. – Вряд ли Локсий согласится одним махом обратить и
Мелиту, и ребёнка. Этакое божественное семейство». Он хмыкнул под
нос, потом вздохнул. Божественное семейство. Ведь дитя тоже нельзя
оставить обычным человеком. Впрочем, пускай сперва родится –
обычным человеком. Это само по себе станет большой удачей. Кадмилу
пришёл на ум Минотавр: как он топает копытами по тёмным древним
коридорам Лабиринта, как чешет спину о стены, сопит, ревёт, вытянув
мохнатую шею. Впрочем, Минотавр – порождение женщины и быка, не
женщины и бога. Быка или бога? Бык ведь тоже был непростой,
волшебный. Да и Пасифая приходилась дочерью богу. Или быку?
Богу-быку?..
Кадмил вздрогнул и очнулся.
Кажется, заснул на ходу. Так не
годится.
Он потряс головой, развеивая сонное
отупение. Да, пришёл; вот он, тот самый постоялый двор. На вывеске
– надпись «У Торреба». Смешной этот лидийский алфавит. Наполовину
сделан из эллинских букв, только вывернутых наизнанку.
Кадмил поднял руку, чтобы постучать.
Какое счастье: он ведь заплатил вперёд за комнату. Сейчас можно
будет вытянуться на лежанке, закрыть глаза и уснуть. Уснуть на
блаженных, на долгих четыре часа. А то и на все шесть...
В левом ухе оглушительно взорвались
помехи. Кадмил вздрогнул от неожиданности, качнулся. Прижал
горошину пальцем.
И услышал голоса.
– Брат, ты с ума сошёл. Я никуда не
поеду.
Треск и шипение. Невнятный,
растерянный голос Акриона. И крик Фимении: