– Огнём... Залп!
Рёв пламени, реки палящего света,
море оранжевой плазмы. Режим – огонь. Тени вспыхивают, полыхают,
топорщится палёная щетина. Горят беззвучно. В его власти заставить
их кричать и шипеть от боли, но это ни к чему. Достаточно
зрительной иллюзии. Сейчас ведь только учения. Пусть враги
превращаются в золу молча. Тем более что нужно беречь энергию для
следующей волны.
Впереди самое сложное.
Он считает: три, и три, и...
Прямо перед ними, там, где только
что пылал огонь. Поначалу призрачные, будто вылепленные из дыма,
что остался после сгоревших чудовищ. Затем – всё яснее и ближе,
ярче и заметней. И прекрасней. Струятся волосы, беззащитно светятся
груди, маленькие ступни попирают горелую твердь. Женщины,
человеческие самки, юные и созревшие, субтильные и сочные, высокие
и миниатюрные, бледнокожие и смуглые – идут, бестрепетно глядя
солдатам в глаза.
И даже здесь, на мостике, он
чувствует людское смятение. Кто-то застыл, заворожённый, кто-то
шепчет спасительную формулу, кто-то раздвинул рот в ухмылке,
простецки любуясь животной красотой. Они не готовы к такому. Это
нечто новое.
Поэтому нужно преподать им урок.
– Морфом... Залп!
Смертельно, невыносимо долгое
мгновение ничего не происходит. Сердце успевает трижды толкнуться о
рёбра – тум, тумм, туммм – пока те, внизу, наводят жезлы на цель.
Готовятся стрелять в эту красоту, в эту нежность, в тех, кто
кажутся такими похожими на жён, любовниц, на всех когда-то
встреченных и брошенных девчонок, на всё то, по чему они тоскуют в
ночных казармах.
Потом стук сердца тонет в звуке
разрядов. Режим – морф.
Это последнее испытание, и он не
жалеет энергии. Женщины вразнобой визжат, падают, тянут руки,
которые тут же становятся крыльями, ластами, ветвями. Тела –
жемчужные, молочные, опаловые – распадаются потоками червей,
застывают каменными изваяниями, обрушиваются брызгами смердящей
жижи. Одна превратилась в крошечный дворец с изящными фронтонами, и
только из центральной башенки прорастает голова без носа и нижней
челюсти. Другая стала повозкой о трёх колёсах на гнутых высоких
рессорах, но вместо четвёртого колеса – кровавое тулово, голый
истерзанный торс с обрубками ног. Третья обернулась сворой собак,
они брешут и воют, рвутся в разные стороны, но не в силах
сдвинуться с места, поскольку срослись задними частями в единое
многоногое, страдающее, одуревшее от боли и страха чудище. И всё
это продолжает морфировать, меняться, терять и обретать форму,
цвет, объём, тело, голос.