Харакаш надеялся, что его заберут на арену. Там он мог умереть в бою и забрать с собой перед этим еще кого-то из имперских псов, что иногда ради собственной прихоти выходили сражаться.
Заур встречал их белизной стен и любопытными взглядами горожан. Испытывая глухую ярость, островитянин вглядывался в лица смотрящих на него, не скрывая гневного оскала. Яркие ткани, чистые лица, изнеженные тела — избалованные, погрязшие в потакании своим желаниям, низводящие людей до уровня домашнего скота! В груди его клокотала ненависть, но он шел, проклиная самого себя, по улицам Заура, шел туда, где его попробуют продать на арену, а если не смогут — гнить ему в рудниках.
— Хар, ты слышишь? — Со спины вдруг зазвучала знакомая речь, тихим шепотом проскальзывая среди гомона улиц. — Давай попробуем попасть на арену. Там можно выжить, можно получить свободу!
«Свобода… купленная ценой десятков и сотен жизней!»
— Ценой смертей наших братьев. Нас заставят сражаться против друг друга, на потеху этим тварям, ты готов заплатить такую цену за свою мнимую свободу?
Идущий следом за ним Элак не ответил, и Харакаш молча кивнул — он тоже считал это слишком высокой ценой за собственную трусливую жажду жить. Уж лучше погибнуть там в первых боях, нежели годами сражаться на потеху имперцам, пытаясь «заработать» то, что Элак по недоразумению назвал свободой.
Ночь они провели в бараке, под охраной. Им дали немного воды, но все же больше, чем в пути, заставив смыть с лица грязь, и даже пару ломтей отдающего гнильцой вяленого мяса в придачу к уже привычному хлебу. Никто не говорил о побеге, но, чуть набравшись сил, многие звенели цепями и оглядывали барак, в надежде найти лазейку. Харакаш был в их числе — он должен попытаться спасти их, вывести отсюда!
Но все было тщетно. Барак строили надежно и охраняли тщательно, кандалы на руках и ногах никуда не делись, а общая цепь снижала шансы спастись до нуля. Нет, не по той причине, что можно было бы кого-то бросить, а по той, что сумей они двигаться по одиночке — было бы тише и менее заметно.
— Я уже и забыл, что ты рыжий. — Элак с усмешкой потер свои светлые брови, а потом агрессивно почесал голову. Платиновые кудри, за которые парня так любили девушки, напоминали сейчас жеванную паклю, припорошенную пеплом.