— Я тоже уже забыл, — эхом ответил ему Харакаш. Разве это так важно сейчас? Вода смысла с его лица грязь, отчего цвет бровей стал заметен. А на голове у него не было волос с самого детства, вёльди, старшая из жриц Туманного, принимавшая роды у его матери, сказала, что это отметина бога.
«Ему не заплести косу мужа, не водить за собой корабль. Его судьба иная…» — слова старухи всплыли в голове островитянина сами собой. Он много раз в детстве слышал их от тетки, взявшей к себе ребенка умершей при родах сестры. Слышал и продолжение тех слов, которыми Онда утешала его еще мальчишкой: «...или же он просто обменял волосы на что-то другое».
В этом была вся суть пророчеств вёльди¹ — они всегда давали выбор. Суть, правда, не менялась — Харакаш был лыс с младенчества, как скорлупа яйца. Из-за этого ему даже дали какую-то грязную тряпку во время перехода, приказав повязать ее на голову. Попытка неподчинения принесла за собой побои, но видя, что островитянину плевать на то, что бьют его, надсмотрщик стал бить Заважа…
Тряпка полетела в угол барака, а Харакаш тяжело вздохнул, проводя пальцами по макушке.
— Спите, — наконец обратился он к своим соплеменникам, — завтра нас разделят. Кому-то повезет уйти на арену и умереть там, как дети Туманного. Кто-то отправится в самоцветные копи и, надеюсь, что, проливая кровь имперских ублюдков на песок, вы позовете их по имени.
Иллюзий на свой счет островитянин не питал. Сухой, жилистый, исхудавший за время перегона, он вряд ли впечатлит устроителя боёв. Его путь известен — под землю, до самого конца.
— Имена Туманных в наших сердцах, — тихо, не привлекая лишнего внимания охраны, что стояла за дверьми барака, ответили бывшему командиру пленники.
Глухо зазвенели цепи — завтрашний товар укладывался спать.
«Моя судьба — иная. Каторжник не носит косу воина или капитана. Моя судьба — смерть», — последняя мысль прорвалась в угасающее от усталости сознание перед тем, как Харакаша поглотила тьма.
Утро началось для них засветло. Солнце еще не успело протянуть свои обжигающие пальцы к земле, как пленников выгнали из барака и загнали на помост. Людей было немного, но те, что пришли, вернее, те, которых принесли в паланкинах, принадлежали к самой состоятельной верхушке общества. Исключением среди них стал лишь один человек, его легко было отличить — он единственный приехал верхом, облаченный в простые имперские шаровары темного цвета, небрежно запахнутый халат из тончайшего шелка, украшенный золотым шитьем и подпоясанный алым кушаком, за который был заткнут кинжал с кривым лезвием и богатой, инкрустированной бирюзой и золотом, рукоятью.