– Призрачный цветок! – выдохнул Сакаи.
Хиганбана. Растение с десятком названий. В точности такие цветы
росли возле памятного мне дома на безымянной улице. Нигде больше на
кладбище я их не заметил.
– Я его помню, помню! Порог, цветок...
– Я вам верю, Сакаи-сан. Благодарю за помощь. Давайте вернемся в
город, скоро ночь.
– Не пахнут, – бормотал Сакаи, когда мы выбирались с кладбища. –
Тогда пахли... Я помню, помню! А сейчас – нет...
Он был прав. Могильная хиганбана ничем не пахла.
____________________________
[1] Самурай без господина.
[2] Кагомэ – традиционный японский
узор плетения бамбука. Название состоит из слов каго
(корзина) и мэ (глаз), последнее относится к отверстиям в
бамбуковой корзине.
[3] Эта – неприкасаемые, чья жизнь и
работа связаны с грязью и смертью: мясники, кожевенники, мусорщики,
уборщики нечистот, собиратели трупов.
[4] Час обезьяны – с 16 до 18 часов
дня.
[5] Тё – мера длины, 109 м.
[6] Одно из значений фамилии Сакаи –
Колодец с саке.
1
«И
негде сменить нам усталых коней!»
– Слышишь
Удары барабана? Восемь раз!
Какой высокий звук
Летит
Из храма на «Высоком поле»!
Ущербная луна стоит высоко.
Недолго ждать нам до рассвета...
В театре шла репетиция.
Зал был пуст. Лишь подушки для сидения валялись тут и там. Я
присел у стены на одну, стараясь не привлекать к себе внимания.
Окажись здесь настоятель Иссэн, небось, сразу бы сказал, что за
пьеса разыгрывается на сцене. Я же просто смотрел и слушал, не
слишком понимая, кто тут ждет рассвета и с какой целью.
– Много было у нас по пути
Приютов, гостиниц,
Где мы ночевали
На ложе любви...
Но длиннее,
Чем тысячи тысяч ри,
Тянется путь на запад
До райских селений.
Красавица причитала на «цветочной тропе» – длинном помосте,
расположенном слева от сцены. Насколько я знал, «цветочная тропа»
использовалась актерами для выхода к публике, но в редких случаях
служила местом для особых, подчеркнуто трагичных речей.
Не прекращая монолога, красавица прошлась туда-сюда церемонным
шагом. Заломила руки, всплеснув рукавами. Она была символом
женственности, вся – текучие изгибы, будто ива над ручьем.
Светильники не горели, густо набеленное лицо висело в сумраке
луной, вышедшей из-за туч. Черные волосы, искусно растрепанные
воображаемым ветром, на концах были схвачены золотыми лентами –
точь-в-точь ночные облака, подсвеченные угасающими лучами заката,
скрытого за горной грядой.