Немного погодя мальчишки сидели рядком на берегу, промокшие,
перепачканные, и размазывали слёзы по лицам. Гундольф, наверное, от
пережитого страха и унижения, а вот хвостатый плакал об удочке,
сломанной в двух местах. Неясно ещё, что скажет отец. Но не гнев
отцовский страшен, а просто — жаль эту чудную удочку, и что отец
огорчится, и что всё это ради толстяка, чтоб он был неладен.
— Слышишь, — вдруг зло сказал Гундольф, — не думай, что мы
теперь друзья!
Больше они не перемолвились ни словом, пока сумерки не
сгустились над болотами и родители хвостатого не вернулись из
леса.
Первым делом отец отвёз толстяка родителям, которые уже хватились
отпрыска, а затем долго сидел, крутя изломанное удилище так и
сяк.
— Ты поступил правильно, — только и сказал он сыну. Даже бранить
не стал, но на душе у мальчика всё равно было горько.
— Я вырасту и сделаю тебе удочку ещё лучше, — пообещал он. — Самую
прочную, которая никогда не сломается!
— Чудачина, — улыбнулся отец, ероша тёмные волосы мальчишки. — Что
ж, буду ждать. Не спишь-то чего?
— Да что-то... — замялся мальчик. — А расскажи мне ещё про
город!
Отец хмыкнул.
— Ну что ж, — сказал он. — К западу отсюда есть город с широкими
улицами, вымощенными камнем, и высокими домами, как две или даже
три хижины, поставленные друг на друга. Прежде он звался городом
Пуха-и-Пера, и правили им пернатые, живущие в серебряном дворце. Не
только городом, конечно, а всеми нашими Южными долинами. Так уж
повелось издавна, что пернатый народ заботился о Лёгких землях. И
Восточными равнинами управляли они же, и севером.
Мальчишка зевнул, устраиваясь поудобнее. О том, что Лёгкие земли
делились на юг, север и восток, плавали в Бескрайнем море и были
прежде под властью пернатых, он уже хорошо знал, и это было не
интересно.
— Пернатые, говорят, чем-то были похожи на людей, но мне их
видеть не довелось, — продолжил между тем отец. — Наружу они
выходили редко, обычно от их имени действовали наместники. Внешние
стены дворца были искусно выплетены из серебряного кружева таким
образом, что там и сям образовывали клетки, и в них жили певчие
птицы. Обычные, не разумные. Как они пели по утрам! Весь город,
казалось, наполнялся этим пением. К каждой клетке был приставлен
особый человек. Вот отец Гундольфа, к примеру, служил прежде
досмотрщиком тридцать седьмой клетки...