Что‑то хватает ее за
лодыжки и тащит в комнату…
Впивается в шею и
плечи, скручивает тугими узлами, хочет проникнуть в нее, заполнить
сосуд чужого тела собой, спрятаться, дождаться удобного момента,
чтобы ворваться в мир, не подозревающий о смертельной
угрозе.
Клаудия не
позволила.
Спасла.
Но чем она лучше
страшного захватчика, проклятой крови, готовой на что угодно,
только бы истребить людей, выполнить свое предназначение,
возложенное на нее еще Пожинающим? Клаудия точно так же была готова
уничтожить одну жизнь, чтобы дать шанс спящей
богине.
Почему? Ради
чего?
Разумеется, ответ
напрашивался сам собой: Ш’янт одним своим поступком четко дал
понять, что лишенные тела пойдут на что угодно, только бы вернуться
в мир. Обман, шантаж, страх, умасливание.
Все, ради возможности
жить снова.
И что будет, когда
иномирец перестанет нуждаться в ее силе? Правда отпустит? Или
просто свернет шею, чтобы не путалась лишний раз под
ногами?
Да, он проявил заботу,
но шла она от сердца или была просто необходимостью, чтобы не
потерять драгоценный источник силы?
Безымянная не могла
сказать. Иномирцы никогда не были для нее добренькими героями
сказок. Стоило только вспомнить Рогву, подмявшую под себя целый
город и насылавшую на всех чужаков страшные кошмары. Никто до сих
пор не смог сразить чудовище, даже люз не брал ее броню. Разве
такие существа способны на жалость или банальное человеческое
участие?
Но Ш’янт совсем не
похож на чудовище…
Пока не
похож.
Безымянная поглядывала
на особняк, но он оставался безжизненным и тихим.
Пусть. Тем лучше для них
– успеют уйти незамеченными.
Страх и горечь
подгоняли, заставляли ускорить шаг, а тень, скользящая по земле и
пристально наблюдавшая за каждым движением, не давала забыть, что
Безымянная здесь не одна.
Вдох‑выдох.
Нужно сохранять
спокойствие. Еще есть несколько минут, чтобы добраться до
внутреннего сада.
Мягко зашелестела трава
под ногами, а прохладный ветер игриво взъерошил волосы. Черная
громада башни Беренганд казалась совершенно нереальной на фоне
кроваво‑красного неба. Весь мир вокруг выглядел как картина
безумного художника, щедро плеснувшего на холст крикливых цветов.
Прямо перед Безымянной, на витой опоре из чистейшего желтого люза,
было установлено стекло.
Оно напоминало
растянутый золотистый холст, колебавшийся от малейшего
прикосновения ветра. Поверхность шла мелкой рябью, а вместо
обычного отражения Безымянная рассмотрела крутой склон и
белоснежные деревья вдалеке.