От смеха Ш’янта кожа
покрылась мурашками.
– Она не может бежать, –
сказал он, – она теперь моя. Правда, мелкая?
Осознание и ужас
вспыхнули на лице Клаудии почти одновременно. У нее не было времени
задаться вопросом, откуда у иномирца тело. Он возник только
сейчас.
– Как же ты могла?! Мир
гибнет…
– И что? – Ш’янт
удивленно изогнул бровь и надавил, вонзая осколок глубже в дерево,
– честное слово, Клаудия, ты правда думала, что Первородная вам
поможет? И отдав ей тело, вы сможете требовать чего‑то взамен?
Эгоистичная сукина дочь отправит вас туда же, куда ее папаша
отправил нас.
– Ты не можешь знать! –
Клаудия из последних сил цеплялась за ускользающее сознание. Она
кивнула на Безымянную, – это – ее долг. Так предсказано! Иначе
ломкота погубит всех нас.
– Плевать я хотел, –
бросил иномирец и шагнул назад, оставив женщину приколотой к
дереву, точно бабочку, пойманную для коллекции. Повернувшись к
Безымянной, он указал на противоположную сторону расселины, – мы
уходим.
– Неужели ты не видишь,
дитя?! – Клаудия дернулась, закашлялась, отчего ее губы стали
красными от крови, – он использует тебя, а потом выбросит, как
мусор! Ему только сила нужна. Мир не должен страдать из‑за
эгоистичных желаний этой твари! Не должен! Не должен…наш
единственный шанс…
Она дернулась в
последний раз и обмякла. Осколок клинка не дал телу упасть, надежно
сцепив плоть и дерево.
***
Время Изнанки напоминало
игрушку из камня и резинки. Невидимый гигант размахивал самодельной
забавой, и стоило ему бросить камень вперед, как время ускоряло
свой бег и алые облака катились по небу с такой скоростью, что
рябило в глазах.
Вот игрушка делала
затейливую петлю и возвращалась в руку хозяина. Мир замирал,
закостеневал, точно старуха, не выходившая из дома годами.
Казалось, если прислушаться, то можно услышать характерный треск
невидимых шестерней, вынужденных остановить бег времени, пока
гигант снова не бросит камень.
Безымянная часто
вздрагивала от странных шорохов, сладкий запах деревьев щекотал
ноздри. Ш’янт не прятался – он, наоборот, распрямил плечи и шел
вперед уверенно, будто чувствовал себя как дома. Иномирец мог бы
идти быстрее и иногда он уходил вперед, но останавливался,
прикладывал руку к груди, будто прислушивался к
ощущениям.
В голове совершенно
пусто. Перед глазами Безымянной снова и снова разворачивалась
картина смерти Клаудии, во всех возможных подробностях. Угасающий
блеск, ужас, презрение, ненависть. Стоило только обернуться и
посмотреть на белоснежные деревья, как к горлу подкатывала
отвратительная тошнота.