– Согласие‑то было
добровольное, – парировал он, – ты хотела жить, и я
помог.
Какая же ты мразь,
Зима.
Голос Граци колоколом
грянул в голове и превратился в болезненный укол совести. Змей бы
так и сказал, еще бы головой покачал
неодобрительно.
Губы девчонки исказились
в усмешке, горькой и полной отчаянья. Выражение лица менялось так
резко, что Ш’янт за ним не успевал. Эмоции отражались в глазах, в
наклоне головы, в дрожании плеч. Малявка вся состояла из крохотных
узелков, сотен мелких вспышек, рвущих ее изнутри.
Отвернувшись, она
бросила взгляд на дверь.
– Еще темно. Никто не
заметит твоего отсутствия.
– Что со мной будет? –
последовал глухой вопрос.
– Ничего, если ты не
побежишь жаловаться Клаудии.
Девчонка вздрогнула и
бросила на Ш’янта затравленный взгляд. Он знал, какие мысли ее
мучают. Что если наставница заметит? Почувствует перемены? Клаудия
разбиралась во многих вещах, но и ее способности были ограничены. У
любой силы были границы.
Вот только если девчонка
вздумала бы раскрыть рот, то последствия могли быть самыми
неожиданными.
Убить ее не убьют,
но…
– Уходи, – бросил он, –
и закрой внешнюю дверь. Клаудия не станет меня проверять, но стоит
все вернуть, как было. Это ясно?
Малявка кивнула. Смяв в
кулаке край сорочки, она шагнула к выходу.
– И еще, – Ш’янт
наклонился, чувствуя исходящий от нее знакомый запах. Слишком
знакомый, – не ешь и не пей ничего, что они дают.
Понимаешь?
– Как же тогда…–
девчонка удивленно обернулась и вздрогнула, поняв, что он подошел
почти вплотную.
Ш’янт пожал
плечами.
– Кради. Увиливай. Для
твоего же блага.
– Как я могу тебе
доверять?!
– Дело твое. Но когда
разум начнет на части распадаться, то ты поймешь, о чем я говорю. И
меч забери, а то возникнут вопросы.
Девчонка нахмурилась и,
не произнеся больше ни слова, подобрала свою стальную игрушку и
вышла из зала, закрыв дверь за собой. Хоть засовы и оказались
погнуты, но створки сошлись плотно, ни единой щели не осталось.
Чистое везение.
Снаружи никто бы не
заметил взлома.
***
Люди так привыкают к
звуку своего имени, что когда он исчезает, то подвох замечают не
сразу.
Будто всю жизнь живешь с
родственником, а когда тот покидает отчий дом, то человек все еще
по привычке ждет, что кто‑то передаст соль за столом или позовет
гулять, как делал прежде. Осознание накатывает постепенно, но легче
от этого не становится.