Женщина
была бледнее полотна, на котором вышивала. Она сидела в дальнем
уголке избы у окошка и не вставала с самого моего прихода. Только
знай себе ковыряла иголкой вышивку на круглых пяльцах. Будто мы её
вовсе не волновали.
— Но следов
там вокруг омута предостаточно, — продолжал я, уминая пирог. — Да
не только одной лобасты, но и другой нежити.
— Другой
нежити, говоришь? — староста нахмурился.
Верея
встретилась со мной взглядами. Уколола палец. Ойкнула. Сунула
уколотый палец в рот. Отвела глаза.
— Да разная
мелочь, не стоит волноваться. Вы, главное, детей одних в лес не
пускайте, а то лесовички всякие бывают. Могут и заплутать
маленьких, — ответил я с нарочито набитым ртом. Закашлялся.
Постучал кулаком в грудь. — Хозяюшка. Больно пироги у тебя сухие.
Дай горло промочить?
Но женщина
и с места не сдвинулась.
— Верея!
Оглохла поди?! — прикрикнул на жену хозяин дома. — Гость попить
желает. Квас остался? Квасу дай!
Я сделал
вид, что до их семейных перепалок мне нет дела, но сам продолжал
искоса следить за женщиной.
Она
медленно отложила вышивку на лавку. Поднялась с места, как
приговоренный к смертной казни человек, которому вот-вот суждено
взойти на плаху. И, не торопясь, похромала к буфету, на котором
стояла накрытая полотенцем крынка.
—
Занедужила твоя хозяюшка? — я сокрушенно покачал головой. — Что же
ты, Бажен, жену свою не бережешь?
В ответ
староста лишь отмахнулся, как машут на назойливую собаку или
нерадивую козу.
— Глупая
баба, сама виновата, — проворчал он. — Пошла в сарай, да и
напоролась на грабли. Не так рана страшна, как голова её дырявая,
бабья.
Староста
прищёлкнул языком, подчёркивая своё негодование.
Верея с
вымученной улыбкой дохромала до стола. Налила мне в глиняную кружку
квасу.
Конечно,
сарафан на ней уже был иной. Более длинный. Да и цвету желтого,
цыплячьего, уже без всяких вышивок.
А пока
Верея угощала меня напитком, я времени зря не терял. Полез одной
рукою в карман и извлек оттуда гребень, который нашёл на месте
обращения лобасты. Повертел им возле бедра, как бы невзначай. А как
понял, что она заметила, так и спрятал вещицу обратно в
карман.
Честь по
чести. Она с самого начала знала, что я — Ловчий. А я теперь
прекрасно понимал, кто скрывался под личиной красавицы. Пусть сама
решает, как предстать передо мною: накинуться посреди ночи, как
нечисть, или с повинной прийти под видом женщины.