Ноготь приостановился. Оператор
взглянул на меня с недоумением.
— Нисколько. Всё оплачено при
покупке.
— Так я ж не покупал! Это
подарок…
Олжас Умерович понимающе склонил
широкий лоб.
— Крутой подарок, — произнёс он с
уважением.
— Погодите! Что хоть там внутри?
— Э! — со скукой молвил он. — Чипы,
дрипы… Что ещё может быть внутри?
И ноготь завершил свою разрушительную
работу.
— Вот, — сказал Олжас Умерович,
раскрывая коробку и предъявляя её содержимое.
Я ничего не понял. Множество мелких
отделений, в каждом лежит что-то крохотное и красиво
упакованное.
— А поближе можно?
— Что значит можно? Нужно! —
Громадный кочевник в белом халате вышел из-за стола и принялся
раскладывать финтифлюшки на лотке, прикреплённом к подлокотнику.
Самым крупным предметом оказалась полупрозрачная пластиковая
плошка, размерами и формой напоминающая нищенски сложенную
горсточку. Последней из коробки была извлечена книжица с бланками и
печатями на последней странице.
— Распишитесь, — повелел он. — Здесь…
и здесь…
Я, как дурак, расписался. Полностью
теряю волю в стоматологическом кресле.
— Ну вот… — несколько даже
мечтательно произнёс Олжас Умерович.
— Позвольте… — встрепенулся я. — Что
вы собираетесь…
— Да не волнуйся ты так, дорогой… — с
нежностью успокоил он меня. — С жалобами пока никто ещё не
обращался.
Далее на мои дыхательные органы легла
полупрозрачная пластиковая горсточка, что-то зашипело — и я
поплыл.
***
Чёрт его знает, что за наркоз он мне
вкатил. Какой-нибудь веселящий газ, не иначе. Очнулся я словно бы
вдребезги пьяный. Море по колено. Тянет на подвиги. И чувство юмора
обострено до крайности.
— Скажите, пожалуйста, это жизнь? —
осведомился я первым делом. С этакой, знаете, великосветской
небрежностью.
— Жизнь, жизнь… — кивнул откуда-то с
немыслимой высоты Олжас Умерович, имевший теперь прямо-таки
планетарные размеры. — Ты минут десять посиди пока, подожди. Не
вскакивай.
Ну да, не вскакивай! Именно это я и
собирался сделать. И сделал бы, не вдави он меня в кресло своей
широченной ладонью. Не буду пересказывать всего, что я ему
наговорил, пока пытался принять стоячее положение. Наиболее
оригинально, на мой взгляд, прозвучала угроза взорвать к едрене
фене весь этот их корпус, как я взорвал два небоскрёба в
Нью-Йорке.
Наконец дурман начал помаленьку
рассеиваться. Окружающая действительность вернулась в привычные
рамки и больше не гримасничала. В гортани легонько саднило. Во рту
— тоже. Да и с глазами было явно не всё в порядке — такое ощущение,
будто песком запорошены. Я хотел их протереть, но Олжас Умерович
остановил меня властным жестом.