Деревня
была весьма большой — дворов тридцать-сорок. Дома стояли подле друг
друга, обратившись дверями к единственной площади. Однако же до
чего странная это была деревня! Ни полей, ни садов вокруг — один
разоренный топорами пустырь. Здесь не водилось никакой живности: не
кричали поутру петухи, не квохчали куры, не ревели
ишаки.
Тем не
менее, в поселении кипела жизнь. Между домов сновали его жители, в
своих многократнозалатанных одеждах похожие более на нищих. На
площади гурьбой сидели громкие женщины, занятые разделкой туш:
здоровых лосей, оленей, зайцев, парочки кабанов и одной кобылы. А
вокруг них, будто волчата, неистово скакали детишки. Время от
времени кто-нибудь из детей играючи выхватывал кусок мяса из
отложенной кучи, чтобы тут же вцепиться в него белыми зубками. На
это матери цыкали, ворчали, махали палками, но поделать со своим
непоседливым диким потомством ничего не могли — с утра всем
хотелось есть. Да и сами они между делом, видя, что какое-то мясо
уже зазеленело, грязными пальцами заталкивали его себе в рот, дабы
семье досталось посвежее.
Бруно ходил
подле женщин. Однако сейчас он совсем не походил на того хмурого
Бруно, который представал перед графским троном. Глядя ласково на
свою юную жену, которая носила под сердцем его дитя, он улыбался.
Глядел он нежно, но уже с некоторой отцовской строгостью, и на
своих детей. Мальчишки постарше дрались меж собой, валялись в грязи
и, счастливые вне зависимости от исхода, вновь поднимались, чтобы
продолжить сражение. Но никто из них не обращался, как и из
взрослых — превращение занимало время, и после него всегда хотелось
есть. А вот с едой у поселения были проблемы.
Пусть
вокруг не виднелись ни сады, ни огороды, однако странностей хватало
даже без них.
Дверь
одного покосившегося дома отворилась. Женщина по имени Молди,
распахнув плечом дверь, выволокла мужчину. Тот глядел пустым взором
мертвеца в серое, затянутое тучами небо. Молди, в черных косах
которой поблескивали седые пряди, тащила его, ухватив за ноги, и
всю дорогу ворчала от того, что ей никто не помогает.
Женщины на
площади, увидев ее, жадно потянули носами воздух. Молди устроилась
рядом и принялась раздевать гонца из Крелиоса, убитого днем ранее
на тракте. Достав из кожаной перевязи нож, она отодвинула у
мертвеца темную прядь волос, затем ловким движением отрезала ухо,
засунула его в рот и принялась счастливо хрустеть. Другие женщины
многозначительно подняли брови, отчего Молди лишь пожала плечами,
хохотнула. Она бережно сняла с гонца добротный плащ, затем теплые
шерстяные шоссы, которые тут же передала своему сыну, пока их не
отобрали. Потом стянула плотный жилет, отороченный куцым лисьим
мехом, и льняную рубаху. Сын в это время примерил сапоги — они
оказались малы, и тогда он в обиженной злобе отшвырнул их подальше.
В то же мгновение к сапогам волчатами сбежались дети помладше,
принялись тащить их каждый к себе.