Ромуальдыч иной раз поглядывал на меня вопросительно, но в душу
не лез, а вот мама не замечала перемен в дитятке. Ну, стал тише,
ну, молчаливей. «И чё?», как Изя выражается. Наверное, сосредоточен
на своих «прогах»…
Первая неделя после расставания выдалась трудной. Я заставлял
себя вставать, куда-то идти, посещать какой-то универ… Помогало то,
что мне активно не хотелось выглядеть влюбленной размазней, этаким
плаксивым мальчишом: «Ой, бедненький, ой, несчастненький!»
И еще ужасно мешала давняя привычка – искать причину неудач в
самом себе. Как просто было бы назначить виновницей Инну заодно с
Ритой, и успокоиться! Так нет же ж…
Отпал с отрывного календаря последний ноябрьский листок, и
завьюжил декабрь. Намело снегов, и от синего мороза поутру стыли
пальцы. Зато раны душевные помаленьку затянулись, муть воспоминаний
осела, пряча нажитую горечь.
Так пришла беда, откуда не ждали! Проворочавшись пару ночей, я
понял с пронзительной ясностью, что девчонок много, а Рита –
одна.
Мне, как тому скупцу, нравилось перебирать сокровища памяти, раз
за разом прокручивая слова Марика от упоительного июня. Нежный
голос звучал в голове заезженной пластинкой: девушка пылко уверяла
меня, будто мое чувство к ней называется любовью. Потребовалось
полгода, чтобы постичь эту немудреную истину и принять ее, как
аксиому.
Ух, как же худо мне пришлось… Уразуметь, что любишь, когда
прихоть или похоть развела тебя с единственной! Но я приспособился
– поздно вечером, когда зажигались фонари, скрещивая желтые отсветы
на снегу, я тайком пробирался к знакомому дому. Обходил его
стороной, чтобы случайно не пересечься с Мариком, и устраивался на
скамейке – во дворе, куда точно не выходили окна Ритиной
квартиры.
Сидел, тихо радуясь незаметной близости возлюбленной, и думал.
Поразительно… Ни единой горькой или тошной мысли! Печаль – да, она
позванивала светлыми нотками по окоему сознания, будоража
утраченную сладость. Тихая, улыбчивая грусть выше черных провалов
утрат, но дается не в утешение – она очищает душу от накипи грязных
помыслов…
…Скрипя «прощайками» по снежным наметам, я вышел в пустынный
двор. Днем здесь можно застать холодостойкую малышню, барахтающуюся
в сугробах, да старушек, преющих в траченных молью дохах, а вечером
я праздную одиночество.