Играл я спокойную музыку, приличествующую времени. «Лунную
сонату» Бетховена и «Колыбельную» Моцарта. А потом отправился в
номер.
Телевизор не включал, опять по Ботвиннику. Тот считал, что
загружать мозги посторонней информацией крайне вредно вообще, а во
время турнира особенно. Нужно жить естественной жизнью, а что в
телевизоре естественного, кроме деревянного корпуса?
Отжимания, дыхательные упражнения, душ и постель, и завтра я
буду в отличной форме. Отчасти самовнушение, отчасти научное
заключение.
На новом месте спать я ложусь с опаскою. Что за сон приснится?
Завожу будильник на без десяти три, и ставлю на тумбочку. Не читаю.
Рекомендовано если что и читать, то хорошо знакомое, спокойное,
неволнительное. Но я воздерживаюсь и от неволнительного.
«Динамо» продавило решение, и я всё-таки стал участником
Чемпионата. Часть участников, прошла через отборы, часть — по
персональному приглашению — чемпионов мира, участников матча
претендентов, а некоторых пригласили так. Волевым решением. По
регламенту победитель первенства России выходил только в первую
лигу первенства страны, но динамовская настойчивость, результат,
показанный мной в Омске, плюс сознание, что старшее поколение вряд
ли сможет справиться с Фишером, и нужно делать ставку на молодежь —
а я и есть молодежь, — привели меня сюда, в Москву.
Поскольку чемпионат не резиновый, отозвали приглашение у Кереса.
А виноват кто? Виноват Чижик. Вот Мария Августовна и
возмутилась.
Виновным я себя не чувствовал. Ну, почти. Однако понимал, что
относиться ко мне будут нехорошо. Настороженно. Таль в блиц играть
не придет. И потому уснул спокойно. Опять же почти.
Снилось мне, будто мы с Антоном вздумали заполночь опять
погулять по Москве. Для лучшего самочувствия.
Вышли. А Москва вдруг стала похожа на большую деревню. Дома все
больше в два, много в три этажа, тротуар деревянный, а дорога
посыпана песком пополам со щебенкой. Фонари тусклые, едва светят. И
по ним редко-редко проедет коляска с парой лошадей, а то и подвода
с грузом, который лучше и не рассматривать. Или с бочкой
ассенизационной. Поберегись, барин, кричат возчики, предлагая
убраться с дороги. Мы и убрались. Перебежали к аглицкому клобу.
Хоть и темно, а у входа два фонаря светят. А человек в цилиндре и
романтической крылатке стоит. Ба, да это Пушкин! Увидел нас и
обрадовался, ах, друзья, как я рад, что встретил вас. А то никак не
решусь войти: привиделось мне, будто дорогу заяц перебежал.