- Грешен народ-избранник, не созрел для спасения. Я не слеп, как
полагает Акива, и стою на земле, не тешусь пустыми надеждами, как
он. Злоба поселилась в сердцах. Крестьянин ненавидит пана, поляк
презирает украинца. Еврей теснит одного, угождает другому, и гоним
обоими. Боже, храни нас от войны. Непозволительна еврею роскошь
беспечности. Большая беда начинается с малой, а испытавший
опасается. В раввинате обсудим, как худое предотвратить, - сказал
Залман.
- Браво! – вскричал Акива, - Вот и я твержу, великое грядет.
Война! Гог и Магог! Мессия в пути. Не мешать провидению божьему! Не
мешать! Много наших погибнет. Пусть! Хорошо! То великие муки,
родовые схватки спасения! Достойные уцелеют. Народ вернется в Сион,
станем царями мира!
- С этим бредом ты едешь к люблинским мудрецам? – гневно бросил
каббалисту Эйзер, - Беда, коли обретешь сподвижников.
- Он заразителен и этим опасен, - заявил Залман, - А таким, как
ты, Эйзер, золото глаза слепит, за корыстью ни общинный, ни свой
интерес не видите. Сосед горит – и ты в опасности!
Трое глядели друг на друга с вызовом, каждый прав. Иона не
спорил, молчал.
3
Долгожданный призыв Мотла мигом соединил голодных. Помолились,
омыли руки, произнесли благословение над хлебом. Демократический
дух похода свел трапезничать вместе и возницу, и ломовиков, что на
возах, и сильных мира сего. Нехитрый дорожный харч и горилка
помогли временному примирению. Благость сытости настроила на
житейский лад.
- Отчего, Эйзер, отрок твой до сих пор холост? Должно быть, не в
купцы, а в казаки его готовишь? – хитро улыбаясь, спросил Залман и
подтолкнул локтем Эйзера.
Иона покраснел, опустил глаза, отступил на несколько шагов.
Купец не рад был шутке, и без того душа болит за сына.
- Силой дитя не заставишь, а мальчик все просит погодить, -
ответил Эйзер.
- Слово отца – закон. Любишь сына – не жалей кнута ему. Так в
твоих книгах пишут, Залман? – вставил слово Мотл.
Залман, не удостоив возницу ответом, наклонился к уху Эйзера и
громким шепотом, чтоб секретные слова долетели до Ионы, проговорил:
“Племянница Акивы, благонравная Рут, сохнет по твоему чаду”.
- Впервые слышу, – сказал Акива, пожав плечами.
- Не удивляюсь, - заметил Залман.
Эйзер молчал. Он знал, отчего неуступчив сын. И скрывал причину
от жены, и оттого камень на душе был тяжелее вдвое. Страх сжимал
отцовское сердце.