3
Евдокия и Иванка сидят в светлице друг против друга, прядут,
грустят, думают обо всем, молчат, говорят.
Хорош дом у Ефрема, и светлица хороша. Стены гладко-гладко
вымазаны глиной, а поверх глины выбелены, да так ярко, что белизной
слепят глаза, добавляют света в комнате. Пол тоже глиняный, чисто
выметен, ни соринки не найдешь – никак две женщины в доме! Печь
велика, выложена цветными изразцами. По стенам развешаны боевые
трофеи – гордость хозяина – оружие, амуниция, сбруя. Окна
маленькие, стекла матовые. Иконы в красном углу.
Евдокия нарушила молчание, тихо пропела:
“Ой, черные бровенята, лыхо мини з вами –
Не хочете ночеваты ни ноченьки сами”.
Тоска об ушедшем в поход возлюбленном шепчет и кричит в песнях
любой казачки. Евдокия сидит за прялкой и тянет нить, и думает о
прожитой с Ефремом жизни, что оставила позади свой серединный
перевал, и вилась, как эта самая нить, которая вьется сейчас в
руках ее и, слабая, все грозит оборваться. Она подняла глаза на
дочь.
Иванка, голубоглазая и светловолосая, тонкая и стройная, юное
создание славянской красоты, с любопытством и сочувствием глядела
на мать.
- О чем поешь, мама?
- О жизни казацкой пою. Об отце, о себе, - ответила Евдокия, - и
о тебе, наверное... – добавила со вздохом.
Иванка потупилась.
- Зачем мужчины воюют, мама? Убивают, рушат. Гордятся этим. Я
слышала, что как сотворил бог человека, так стали люди враждовать,
и друг друга жизни лишать, и никогда от этого не отступались.
- От кого слышала, дочка?
- Слышала...
- Я всю жизнь гадала, ответа не нашла. У женщин на уме мир и
любовь, мужчины войной и славой дышат. Тщета! Нет благ от войны.
Мужчины проливают кровь, женщины слезы льют.
- То у нас, у казаков, мама. Есть другое племя. Заместо сабли –
книга у них. Вежеством хозяйничают, мудростью богатеют.
- Ты о евреях?
- О них. Мой Иона таков!
- Иона? Твой?
- Ой, вырвалось! – сначала испугалась Иванка, потом осмелела, -
мы любим друг друга, мама! – выпалила она, закрыла лицо руками,
зарыдала.
- Бедняжка! – воскликнула Евдокия, подошла к дочери, женщины
обнялись.
Издалека, из самой степи доносились звуки буйного казацкого
пиршества.
“Козаки почули, до лiсу майнули,
Жидiв порубали, Галю врятували.”
- Бедняжка... – повторила Евдокия, крепче обняла дочь.
4
Гудит, ревет гулянка. Казаки уж не наполняют чарки, черпают
жестяными кружками из бочек. Вот удивительный парадокс пьянства: в
начале пира, не пивши и не евши, пьют из малых посудин, зато с
полными желудками – пьют из больших. Затараторили балалайки,
загремели бубны. Плясуны, как одержимые, пустились вприсядку. Лихо
танцуют, часто-часто выбрасывают ноги, утаптывают сапогами землю,
ухарски вскрикивают, утирают пот с лица. Удальцы из удальцов не
дурачатся пляской, зато гоняются за развеселыми, слетевшимися на
угощение девицами, а те визжат, вырываются. Впрочем, есть и
покладистые. Лай собак, ржание коней и мычание волов замечательно
дополняют какофонию праздника.