- О, премного благодарен, Ваше величество! Когда предо мной
встают картины недавнего турецкого плена...
- Стоп, стоп, Рудан! Прошу не продолжать. Уж мне описали твое
мученичество, и вновь слышать об этом чрезмерно тяжело для
монаршего сострадающего сердца. Ты вернулся, и слава
Всевышнему!
- Воистину так, Ваше величество!
- Куда как радостнее вспоминать штурм французской крепости.
Граф, посланник Франции, писал мне, что у казаков есть полководец,
подающий блестящие надежды. По словам посла, Рудан Дворецкий
великолепно распорядился своею армией!
- Мне самому услада думать о тех днях.
- Господин Дворецкий! За храбрость в войне с турками, за
мужество в плену и, наконец, за утверждение славы польского оружия
в Европе, вручаю вам сию награду!
Раскрасневшийся от гордости и похвал Рудан глубоко поклонился и
принял из рук короля резную шкатулку. Велико желание казака
поскорей увидать, чем полнится ларчик, но, не будучи уверен в
совершенстве своих придворных манер, он смирил любопытство.
Скользнувшая по лицу монарха улыбка сменилась приготовленной миной
печали.
- Мой друг, в том же бою, что тебя пленили, твой отец был ранен.
Я прикомандировал к больному лучшего своего лекаря, и тот поставил
на ноги Исая Дворецкого. Увы, давеча я получил печальную весть –
рана вновь открылась.
- Ваше величество, я весьма обеспокоен, разрешите следовать
домой, к больному батюшке!
- Поспешай, Рудан! И передай родителю мою великую благодарность
за доблесть и за доблестного сына и непременно возвращайся под мои
знамена!
2
Рудан торопится домой. Тревога гложет сердце. По-прежнему любит
отца, хотя в последние годы окрепли прежде мягкие шипы несогласия.
“Забыть о разномыслии, – думал Рудан, - лишь бы жил, пусть и
увечный!”
Днями Рудан едет верхом, ночами сон не идет к нему. Вспоминает
отчий дом, годы учения, друга Миколу Шилохвоста.
Исай Дворецкий, подстароста, по осени самолично отвозил сына в
Киев, в братскую школу, а по весне забирал обратно. Во львовский
иезуитский коллегиум повзрослевший Рудан отправился сам. Чужая вера
претила, а все ж славное было время!
“Я лучше прочих школяров успевал в предметах, - смакует
воспоминания Рудан, ворочаясь с боку на бок, - никто так ловко не
болтал по-польски, никто так бегло не читал латынь. Не зря классный
дядька нахваливал, дескать, у меня память необычайная, дар с людьми
сходиться и их язык перенимать. В плену я и турецкий и татарский
выучил! Впрочем, Микола мне не уступал. В чистописании и
красноречии, пожалуй, упреждал меня. А уж талантом к сочинительству
его бог наградил. Где он обретается? Скрытный, о семье скудно
говорил. Обязательно разыщу!”