— Знаю, — сказала я медленно и
почувствовала, как к глазам подступают слезы. — Это пастушья
палевая. У меня когда-то уже была такая собака. Боб.
Щенок, видимо, приняв решение,
подбежал ко мне, неловко переваливаясь — Бобби так же косолапил, —
ткнулся в туфли, лизнул щиколотку сквозь чулки. И я, не выдержав,
подняла его, прижала к себе. Пусть он тоже будет Бобом. Словно
детство снова со мной, радужное, яркое и спокойное.
«Опять он сводит меня с
ума».
«Пора бы уже привыкнуть,
Марина».
Через десять минут активного
знакомства новоименованный собакен уснул прямо у кресла, в котором
я сидела. Бежал-бежал, помахивая торчащим хвостиком, и прямо на
бегу уснул.
А я открыла окно, забралась в кресло,
скинула туфли и наконец-то закурила, прикрыв глаза. Ожидание
становилось невыносимым. Я ждала и курила одну сигарету за другой,
и стук в дверь заставил меня сжаться от отчаяния и
счастья.
— Лорд Кембритч, ваше высочество,
просит принять его, — с легким испугом доложила горничная,
возвращаясь в гостиную.
— Зови, — сказала я обреченно. — И
оставь нас, Мария.
Люк вошел, остановился у двери —
высокий, худой, напряженный, — и смотрел он так, что мне стало
страшно. И только чтобы разрушить звенящую тишину, не дать ей
полыхнуть пожаром, я заставила себя произнести:
— Вы решили сделать из нашего дворца
псарню, лорд Кембритч?
Он перевел взгляд на спящего щенка,
усмехнулся, подошел ближе — я нервно стряхнула пепел, но рука с
сигаретой так и осталась лежать на столике у пепельницы. Опустился
вниз, потрепав спящего малыша по спинке, переложил его под столик,
поднял на меня темные глаза. Слишком близко. Недостаточно
близко.
— Вы оставите его,
принцесса?
— Вы же знаете, что да, — устало
ответила я, глядя на него сверху вниз. — Вы же все про меня знаете,
виконт.
Снова тишина — и только ускоряющийся
ритм сердца в груди, запах табака и Люка.
— Марина, — произнес он хрипло, и я
прикрыла глаза, отдаваясь во власть его невозможного голоса и этого
момента. — Марина…
— Вы удивительно немногословны
сегодня, лорд Кембритч, — сказала я, и он улыбнулся, уткнулся лбом
мне в колени.
— Вы меня с ума сводите, — хрипло
шепнул он мне, и горячее дыхание опалило кожу через ткань платья. —
Не могу больше, Маришка, не могу…
Он скользил по моим щиколоткам
ладонями, поднимался вверх, обнажая бедра с кружевом чулок, целовал
их, то нежно, едва касаясь, то яростно, почти кусая, оставляя
отметины, а я крепко держалась за подлокотники, и кровь моя сходила
с ума от каждого прикосновения, от каждого движения, и ничего не
существовало в мире кроме него. Задыхающегося, нетерпеливого,
резкого, чересчур дерзкого, поглощенного желанием.