Пол стонала и плакала, и не прельщали
ее ни принесенные, еще трепещущие и остро пахнущие кровью зайцы, ни
крупная жирная рыба. И глотала она, подчиняясь рыку большого самца,
и встать пыталась — но тут же падала от слабости.
И только охранники на входе во
внутренний двор видели, каким бледным и мрачным от горя
возвращается в замок их монарх. С подданными Демьян оставался сух и
любезен, и лишь участившиеся вспышки гнева да звериные желтые глаза
выдавали тяжесть, которую нес он в себе.
Все полнолуние большой медведь провел
с Полиной — спал рядом, грея жарким боком, ворочал ее, драл перед
ее носом поросят, чтобы пробудить интерес к жизни. Полину сейчас он
воспринимал как зверя. Без проблесков сознания, без ощущения
спящего человека внутри, как было, когда она оборачивалась в
прошлое полнолуние. Тогда до нее можно было дозваться. А сейчас —
нет. Но он все равно звал — и не слышал отклика. Да и мыслей там
как таковых не было. Только ощущения. Больно. Слабость. Сонливость.
Приевшийся уже тупой голод и тошнота после еды. Раздражение и
угроза в сторону людей. Страх по отношению к нему, Демьяну, и
усталая покорность ему же в медвежьей ипостаси.
В день, когда произошло исцеление, он
спустился в часовню Хозяина лесов в сопровождении гулко ступающих
стражей-варронтов. Каменные медведи, подойдя ко входу, послушно
встали на свои места, слились со стеной, застыли. А король приложил
кольцо к двери и вошел внутрь. И не был Демьян Бермонт трусом, но
ему пришлось преодолеть свой стыд и свою боль, чтобы сделать шаг в
окрашенные безумием воспоминания.
«Демьян. Милый. Это же я. Демьянчик,
родной мой…»
Запах крови и слез. Мечущаяся жертва,
которая так долго убегала и так сладка на вкус. Она прыгает от
него, кричит, боится, и охотничий инстинкт заглушает рассудок.
Хочется больше крови и сочного мяса, но запах молодой самки смущает
зверя, и он вынюхивает жертву, снова пробует ее кровь.
«Ты обещал, что мне не нужно тебя
бояться!»
Короткий поцелуй, резкое движение,
вызвавшее ярость — и за несколько мгновений переплавившее жажду
крови в жажду иного свойства.
«Я твоя жена! Жена!»
Бермонт опустился перед окровавленным
алтарем на колени, прислонился к нему лбом. Запахи все еще были
сильны, и руки на теплом камне сами по себе сжались, требуя
оборота. Не имело значения, что он был заражен, что не
контролировал себя. Виноват. Не предусмотрел, отмахнулся от
предупреждения старого Тайкахе и своего божественного покровителя,
слишком сильным себя чувствовал, слишком счастливым. Урок
собственной ничтожности перед судьбой он усвоил хорошо, но какой
ценой? Как исправить содеянное по самоуверенности и гордыне?