У открытых дверей ждал старенький священник. Обветренное лицо
его было покрыто морщинами, глаза выцвели, как бывает у тех, кто
всю жизнь живет на море и всматривается в сияющий горизонт, но
спина была прямой, и руки, которыми он благословлял гостей, —
крепкими.
В белой часовне перед небольшой статуей змееногого Белого
Целителя, покровителя страны и династии, леди Шарлотту Кембритч,
графиню Мелисент, и его величество Луциуса Инландера назвали
супругами. Король был сух и невозмутим, а вот графиню от обрядного
речитатива, далекого и ровного гула моря и свиста ветра в узких
окнах святилища все же пробрала нервная дрожь, закончившаяся только
в тот миг, когда ее дрожащие пальцы почти до боли сжала крепкая
рука. Луциус защелкнул у нее на запястье традиционный брачный
браслет Инландеров в виде кусающей себя за хвост змеи, подождал,
пока супруга сделает то же самое, и с несвойственной ему мягкостью
прижал леди Лотту к себе, целуя. Священник деликатно
отвернулся.
— Я все исправлю, — пообещал король, внимательно глядя ей в
глаза. — Веришь, Лотти? Инлием клянусь, исправлю.
— Ты уже клялся, — прошептала она без упрека. — Не нужно,
Луциус. Просто будь со мной. Я все вынесу, только не оставляй меня
больше.
— Никогда, Лотти, — пообещал он уверенно. — Никогда.
Виктория вернула их домой и осталась дожидаться монарха в
гостиной. Афишировать тайный брак не стоило, и новобрачные сняли с
себя браслеты, сложили их в шкатулку, чтобы надеть через год, на
официальной церемонии. Его величество, несмотря на стремительно
приближающийся завтрак, королевские обязанности и прочие важные
вещи, все оторваться не мог от супруги: то сидел, курил свои сладко
пахнущие сигареты и смотрел, как она переодевается в домашнее
платье, то целовал ее и с нежностью прижимал к себе, и слова
признаний, неловкие, немного высокомерные, очень странно звучали в
устах этого сухого человека.
— Я бы хотел провести этот день только с тобой, Шарлотта, —
сказал он, когда времени оставалось совсем немного. Они стояли у
окна, прижимаясь друг к другу, а снаружи наконец-то сквозь туман
начало пробиваться зимнее солнце. — Но не могу. Вечером приду к
тебе, отпразднуем.
— Я все понимаю, Лици. Иди в свой ужасный кабинет. Иди же,—
вопреки строгому тону, леди Шарлотте хотелось улыбаться, и
чувствовала она себя неприлично, невозможно молодой. И, тоже не
хотела никуда отпускать супруга. Его величество словно не слышал ее
— рассеянно гладил по спине и курил.