Луциус же наверняка знал, все знал. Сейчас вставали одна к одной
все недомолвки и оговорки, и его спешка, и отчаянная страсть, и
тоска в голубых глазах, и вина там же.
Одного он так и не узнал — что она его простила. Хотя наверняка
понял.
Леди Лотта поднималась по лестнице, сжимая перила до белизны в
пальцах и думая, что нужно принять успокоительное, потому что так
сердце не болело никогда, и снотворное, чтобы заснуть, а дальше
будет легче, лучше… но, зайдя в свои покои, она не стала включать
свет в спальне. Та была полна бесцветного серого сумрака. Графиня
подошла к окну, глядя на бьющие в стекло косые струи бешеного
ливня, приложила к стеклу ладонь и надолго замерла. Серо было за
окном, серо в спальне, серо и бесцветно внутри. Душа выцвела в одно
мгновение — когда прозвучали слова о смерти Луциуса Инландера.
Любимого. Ненавидимого. Единственного.
Леди Шарлотта простояла так, наверное, вечность и, задохнувшись,
когда ее обняли знакомые руки, прижали к себе, всхлипнула — сон,
дурной сон! — и развернулась. И наконец-то заплакала.
Это был Люк.
Он молчал, сжимая крепко, болезненно вздыхая, — выросший,
любящий ее сын. До боли любимый, к стыду ее, гораздо больше, чем
Берни и Рита. Растерянный, и потерянный, и не знающий, что делать
сейчас, и, вероятно, страшно опасающийся материнских слез, но
пришедший сюда.
— Мне жаль, — бормотал он. — Жаль.
— Я не верю, — повторяла она. — Не могу поверить. Не верю!
И Люк снова растерянно проговаривал:
— Мне жаль. Жаль, мам.
Она горько улыбалась сквозь слезы и никак не могла остановиться:
плакала, вспоминая сегодняшнее утро, и свое недоверчивое короткое
счастье, и как не хотел Луциус уходить. Чувствовал же. Наверняка.
Или точно знал?
Проклятая корона дважды забрала его у нее.
Все когда-нибудь кончается. И самые горькие слезы тоже. И силы.
Леди Лотта, ослабев, почти повисла на сыне, и тот аккуратно усадил
ее в кресло, налил воды.
— Оставайся здесь, матушка, — сказал он глухо. — Я не хочу,
чтобы ты была одна. Прикажу Маргарете тоже остаться.
— Нет, — твердо ответила леди Шарлотта, хотя она так обессилела,
что даже говорить было трудно. — Мне нужно попрощаться… увидеть все
своими глазами. Я уйду в Лаунвайт и доеду до Холма королей. А
потом… мне необходимо помолиться, Люк, побыть в одиночестве. Но я
вернусь сюда. Больше мне там делать нечего.