Однако Фантом не проявлял видимого беспокойства на
этот счёт, наоборот, наблюдал за операцией со сдержанным интересом.
А вот в сторону стоящей рядом лампы и скамьи в углу явно старался
не смотреть.
– А кем вы были, если не секрет? – поинтересовался он
вдруг. – Инженер? Связист?
– Нет, определённо нет… – подумав, Эрвин сдался: –
Хирург-кибернетик.
Он не стал добавлять «нейро-», как не стал уточнять и
подразделение, где работал.
– Людей чинили?
На лицо Эрвина помимо воли выползла улыбка. Нет,
определённо, этот человек вёл себя очень наивно, но это же и
располагало.
– Можно и так сказать, – ответил Йегер. – Таких как
ты… или я, – он кивнул на свой собственный протез: – Не поверишь,
полжизни с ним хожу. Теперь подобный нигде не
раздобудешь.
Несмотря на опасность быть раскрытым, Эрвин так и не
сменил протез, лишь изредка реставрировал тот, заменял изношенные
части. Современный хирургический протез сейчас раздобыть сложно, а
старая пазлотеховская аугментика, в частности военная, обладала
одним несомненным достоинством: высокой отказоустойчивостью. Их
протезы запросто переживали своих владельцев.
Как правило, потому что последние жили не очень
долго.
– Это сейчас я больше по механике, – пояснил Йегер на
вопросительный взгляд, – а тогда и с живым мясом приходилось
работать. Собирали людей обратно, буквально по фрагментам, – он
грустно выдохнул и закончил: – прямо как пазл.
Эрвин осёкся и замолчал, поняв, что ляпнул лишнего.
Но, вопреки опасениям, собеседник никак не отреагировал на подобное
сравнение. Может, воспринял его с поразительным спокойствием. А
может, просто был не в курсе лозунга Пазлтеха, как и связанных
событий…
Хотя кого они сейчас беспокоили? Даже в своё время, в
конце пресловутых пятидесятых, это было далеко не самой большой
проблемой. Многие знали о Пазлтехе в лучшем случае из сводок
процесса в Хельсинки – и то, фирма фигурировала там лишь как
производитель конкретной линейки протезов, безнадёжно теряясь среди
множества других вовлечённых лиц на всех инстанциях.
Эрвин никому не распространялся о своём прошлом:
слишком опасно говорить правду. Да и посетители, даже очень
болтливые, не располагали к рассказам о давно минувшей войне.
Наверное, именно этническое родство с гостем, возможность говорить
на родном языке, придали словоохотливости. Это было глупо,
опрометчиво, но это был шанс выговориться хоть кому-то, скинуть с
плеч годами давящий груз.