Едва обретенное спокойствие
растворилось без следа. Отражение в зеркале побледнело.
— Наверно, слишком крепко затянула, —
заметила Харатэль, удерживая в зубах шпильку. — А это может быть
опасным. Тугие струны рвутся первыми.
Чуткие пальцы сестры ловко перебирали
пряди, укладывая каскадом косичек и локонов, превращая копну
непослушных волос в замысловатую прическу. От едва ощутимых касаний
веяло приятным теплом, словно сестра плела не косы, а защитное
заклинание. Кто знает, может, доля истины в моей догадке и
скрывалась.
— Кошка-кошка, мудрая кошка сидит у
окошка, — мурлыканье Харатэль напоминало детский стишок. Неужто
взаправду колдует? А меня ругала, что не могу запомнить схемы
плетений без рифмовок! — У кошки любопытные ушки, чтобы слушать
чириканье говорливых пташек. У кошки чуткий носик, чтобы ловить
дуновения переменчивого ветра. У кошки мягкие лапки, в которых
скрыты острые когти. Как бы не ошибиться глупой кошке?
Нет, на заклинание это мало
походило.
— Харатэль, что-то случилось?
— Кланы в состоянии войны, Лана. А
больше ничего не случилось, — справедливо заметила сестра,
придержала ладонями мое лицо, не позволяя обернуться и испортить
прическу. — Твое задание — быть моими глазами и голосом в Северном
Пределе. Думай о предстоящей встрече с семьей Исхарда и Альтэссой
Аратаем. Прочее не должно тебя волновать, — она воткнула последнюю
шпильку. — Готово.
Пока я критически изучала в зеркале
сотворенное сестрой «безобразие», Харатэль облокотилась на
подоконник, смотря на небо. Гибкая фигура, залитая светом, казалась
окутана огнем: пылала тога яркого оранжевого шелка, теплым
золотистым пламенем мерцала кожа, горела копна рыжих волос. Сестра
улыбалась, подставляя лицо солнцу — давно она не позволяла быть
себе такой беззаботной.
Я с неожиданной ясностью осознала,
насколько Харатэль любит Южный Предел: однообразные барханы Великой
Пустыни и обжигающий жар небесного светила, обманчивые миражи и
песчаные самумы, редкие дожди и прячущуюся по теням и оазисам жизнь
— так, как никогда не любила щедрый Благословенный Дол.
Сестра смотрела на мир за окном,
словно мать на ребенка — не самого красивого, умелого и послушного,
но лучшего тем, что он свой,безгранично доверчивый и бесконечно
любящий в ответ, отражение и продолжение той, которая дала ему
жизнь, выношенное, рожденное, вскормленное в поту и муках и оттого
особенно драгоценное.