Когда они оставались наедине, Рикон
не представлял ни что делать, ни о чем говорить, а потому держал
себя с неловкостью слона, забравшегося в посудную лавку.
Следовало, наверно, зайти, спросить,
что случилось. Как полагается хорошей дочери, обнять, утешая,
расстроенную мать, если та захочет и позволит — иначе от
несвоевременной нежности сделается только хуже. Сказать что-то
доброе и ободряющее гувернантке.
Няня Свен трубно высморкалась в
носовой платок.
Девочка призраком скользнула мимо.
То, что разбудило ее, позвало нынешней ночью, было совсем
близко.
Дверь в нужную комнату оказалась
приоткрыта. Вездесущий аромат лилий, пропитавший дом, смешивался с
острой вонью лекарств и тошнотворной — требухи. Звякали склянки,
булькало. Кто-то сипло натужно дышал, точь-в-точь пес после
быстрого бега в жару. Магические поля дрожали от активированных
плетений, и за каскадами привычных чар Юне чудилось волшебство
гораздо более древнее и могучее, что, словно лавина охотничий
домик, грозило раздавить хрупкую сеть целебных заклятий.
Тьма рассеялась.
Со дня, когда погибли канарейки,
прошло года два, а может, и больше. Она давно успела позабыть о
«вспышке», о том, что существует другая реальность, кроме уютной
тьмы, сотканной из запахов, звуков и прикосновений.
У мира, скрывающегося за бесконечной
пеленой мрака, были границы. Формы. Цвета, оттенки, пусть Юна пока
и не знала их названий.
Девочка оцепенела, пытаясь соотнести
свои представления о родном доме с тем, что говорили ей ее
прозревшие глаза.
Шершавые, покрытые речными ракушками
стены были светлые, источающие тепло. Задернутые наглухо занавеси
на окнах — бледно-холодные. Вытертые подошвами многочисленных сапог
медвежьи шкуры на полу — грязные, темные, как и обитые фетром
тяжелые кресла.
Кровь тоже была темной. Несмотря на
сопровождающиеся руганью усилия двух лекарей, она пузырилась на
ранах, стекала по судорожно вздымавшимся ребрам, собиралась в
густые лужицы на столе, падала на пол.
Кап, кап, кап.
Дыхание слабело с каждой каплей, и
Юна ощущала, как душа дракона, превращаясь в густую смолу, уходит
из агонизирующего тела. Ей нестерпимо хотелось приблизиться,
поймать на ладонь кусочек запретного «янтаря», еще не застывший… не
утративший волшебства жизни.
Рикон смотрел прямо на нее, будто
догадывался о мыслях младшей сестры. Девочка успела перепугаться,
прежде чем поняла, что брат вряд ли ее видит: выцветшие от боли
глаза стали такими же пустыми, как стеклянная реторта в руках
одного из лекарей.