На бледном лбу серебрилась испарина.
Волосы слиплись. Светлые, как у нее самой, светлее стен и
занавесей. Белые — вроде так называла цвет ее кос няня Свен.
Свежевыпавший снег в солнечный день просинца. Юна была уверена, что
Серой Госпоже — едва различимой тени у изголовья — тоже нравится
этот цвет. Тонкие призрачные пальцы ласково перебирали инистые
пряди, обещая скорое избавление от мук, желанный покой.
— Хаос! Кто пустил сюда ребенка! —
незнакомый резкий голос раздался над ухом, напугав, разрушив
волшебство.
— Простите, госпожа. Моя вина, не
углядела, да вы сами видите, что творится! Рикона же я с пеленок… А
юная леди небось одна проснулась и испугалась. Понимаете, девочка,
бедняжка, слепа с рождения…
Той, что ворвалась в комнату, не было
дел до путаных оправданий старой гувернантки. Целительница из
Южного Храма четко и быстро давала указания местным лекарям.
Дрогнули, изменяясь, магические поля, сердито зашипело зелье в
стакане.
Няня Свен догадалась, что только
мешается.
— Идем, детка. Нечего тебе здесь
находиться.
Юна желала вернуться, ухватить хотя
бы еще одно мгновение «чуда», но пухлые руки настойчиво
подталкивали ее к лестнице.
Дыхание за спиной угасло. Сквозняком
прошуршало по коридору, взъерошило волосы, попрощавшись, скользнуло
в щель под дверью, чтобы устремиться в небо, в Последний
Предел.
Тьма сгустилась окончательно,
соткалась из растерянного молчания лекарей, бессильной ругани
целительницы, плача матери и пьянящего аромата лилий.
С тех пор смерть всегда для нее пахла
лилиями.
***
Воспоминание о той ночи девочка долго
берегла как самое драгоценное, самое заветное сокровище.
Юна понимала, что ей следует
расстроиться из-за смерти старшего брата, испугаться, но почему-то
оставалась безразличной.
Маленькой душой овладело
одно-единственное желание — снова увидеть мир, скрытый от ее глаз
за пеленой тьмы. Не представляя, как рассеять эту пелену, она раз
за разом, кусочек за кусочком восстанавливала подробности «чуда»,
врезая в память каждую мелочь, боясь потерять даже малейшую
деталь.
Несколько дней она ходила
ошеломленная, погрузившись в себя. Занятые собственными
переживаниями взрослые не замечали или списывали ее заторможенность
на скорбь по погибшему Рикону. Но из злополучной комнаты, куда Юна
проникла, надеясь связать зримые воспоминания с тем, что говорили
ей чуткие пальцы, девочку, к ее большому разочарованию, все же
выгнали.