— Знаешь, Волдо, у твоего отчима
определённо были причины пить, не просыхая.
— Вы видите его воспоминания?
— Уж точно не мои. Олаф вернулся с
войны не в здравом рассудке, верно?
— Он вернулся... Не собой. Если он не
был мертвецки пьян, его голову будто разрывало изнутри, он кричал и
катался по полу, бил себя по ушам, пытаясь остановить это.
— Слишком много сырых душ.
— Такое называют солдатским
приданным. Не все справляются.
— А я?
Волдо сделал непонимающее лицо в
ответ на мой вопрос:
— Хотите знать, не лишитесь ли
рассудка из-за его души?
— Ты чертовски прозорлив, мой
конопатый друг.
— Одна душа, пусть и искажённая
поглощениями, не способна повредить разум. Если только...
— Продолжай.
— Если это не великая душа. Но тут
точно не стоит опасаться.
— Что ещё за великая душа?
— В Оше немало тех, кто поглощает
души не ради выживания. Их возраст исчисляется веками, иногда
тысячелетиями. Энергия чужих душ усиливает их собственную.
Усиливает настолько, что со временем начинает меняться и тело.
Физическая оболочка вынуждена подстраиваться под душу внутри,
увеличиваться в размерах, а иногда дело и размерами не
ограничивается.
— Кто они?
— Знать. Получают очищенные души по
праву происхождения. Кто-то меньше, кто-то больше, в зависимости от
титулов и чинов.
— А простолюдины?
— Для нас души под запретом, —
ощерился Волдо. — Если быть неосторожным, за такое можно и на
костёр угодить. Не за убийство, а за сам факт сокрытия чужой души,
или её поглощения. Простолюдины, в чьих руках волею судьбы
оказалась душа, обязаны сдать её храмовникам — жрецам Амиранты.
Именно они производят очистку, используя свой дар.
— А этот самый дар есть только у
них?
Волдо усмехнулся:
— Так считается. Власти тщательно
следят за проявлением подобного и сразу прибирают будущих
храмовников к рукам.
— Но не всех?
— Ходят слухи, что случаются
упущения.
— А дорого эти упущения берут за свои
услуги?
— Половину.
— Знаешь кого-нибудь?
— Нет. Но знаю тех, кто может свести
с теми, кто знает.
— А ты, Волдо Кёлер, чертовски
непохож на деревенского простачка.
— Я учился в Швацвальде. Пока мама не
умерла. Пришлось временно оставить учёбу, чтобы уладить проблемы с
хозяйством. А потом вернулся Олаф, и денег на продолжение учёбы не
осталось.
— А чему учился-то? Не богословию,
полагаю.
— Медицине. Мама всегда хотела видеть
меня лекарем. Но эта свинья, — кивнул он на труп Олафа, — решила,
что не стоит платить за такую ерунду, лучше спустить всё на
выпивку, чтобы заглушить душевную боль, — последнюю фразу Волдо
произнёс с особым цинизмом. — А ведь этого мудака никто даже не
призывал, он ушёл добровольцем. Решил, что можно недурно
подзаработать, пролёживая тахту в казарме. Чёртов идиот.