— Это пройдёт, — заверил Волдо
участливо. — Вы совладаете с его мыслями.
— Как долго такое может
продолжаться?
— По-разному. Я оклемался за
неделю.
— Ты тоже...?
— Да, — кивнул Волдо и вздохнул,
будто бы с облегчением. — Однажды. Почти каждый в Оше хоть раз
поглощал душу. Чаще всего сырую.
— Кто-то из близких?
— Моя мать. Она была смертельно
больна. Здесь на такое закрывают глаза, коли сделать вид, что
подобного никогда не происходило. Если тело будет долго умирать,
душа истощится.
— Ну да. Чего добру пропадать.
— Она само попросила прекратить её
муки.
— Не оправдывайся, — поднялся я,
наконец, на ноги. — Твоя мать — твоё дело. Лучше скажи, что с моим
лицом, — поднёс я руки к своей залитой кровью физиономии, но
ощупать не решился.
— Сложно сказать, — подошёл Волдо
ближе и присмотрелся. — Похоже... Да, рана исчезла. Сработало.
— Сработало... — донёс я таки пальцы
до скулы и нащупал лишь привычную покрытую щетиной кожу. — Жрать
хочу.
Уверен, я хотел сказать не это. В
голове крутилось множество вопросов, но все они вдруг вылетели вон,
гонимые одной единственной мыслью — жрать. Голод был настолько
сильным, что я начал облизывать свои окровавленные пальцы,
обсасывать их, пока мой взгляд не упал на труп. Никогда человечина
не числилась среди моих гастрономических предпочтений, и
воспринималась только как вынужденная альтернатива нормальной еде,
но сейчас... О-о... Сейчас я смотрел на тушу Олафа, будто это была
громадная пышущая жаром индейка, по чьей румяной запечённой коже
катились янтарные капли жира, и щедро насыпанные специи пленяли
свои пряным ароматом. Помню, как склонился над его рожей, готовый
впиться зубами в мясистый нос. Но этому помешала возникшая у меня
перед глазами колбаса. Кровяная, кажется. Волдо вовремя
подсуетился. Странный парень. Зачем ему это — тратить колбасу —
когда можно поразвлечься, наблюдая за пожиранием отчима? Я умял
круг, не останавливаясь даже для того, чтобы отдышаться. И всё же
немного обкусал нос.
— Хороший аппетит, — сыронизировал
Волдо.
— Так должно быть? — обтёр я губы и
рыгнул.
— Душа восстанавливает тело, но телу
помимо энергии нужны строительные материалы.
— А если бы мне потребовалось не дыру
в роже залатать, а, скажем, ногу отрастить? Дело банально в
массе?
Пока я задавал вопрос, в мозгу
неведомо откуда сформировался крайне развёрнутый ответ. Передо мной
возникло поле боя. Не привычное — с воронками взрывов и
фонтанчиками земли, поднимаемыми зарывающимся в грязь свинцом —
нет. Это было поле плоти. Вязкая жижа шевелилась, будто колония
насекомых под гнилой колодой. Тела — человеческие и не только —
ползали в осклизлом месиве, пытаясь рубить и колоть друг друга. Они
скользили, падали, снова старались подняться. Это был крепостной
двор. Силы защищавшихся и атаковавших, похоже, достигли равновесия.
Дерево, металл и мясо всё гуще и гуще замешивались в этом адском
котле. Кто-то был мёртв, кто-то едва шевелился, цепляясь за жизнь
из последних сил, а кто-то забирал чужую жизнь себе. Израненные,
залитые своей и чужой кровью солдаты поглощали души прямо в бою. А
вместе с душой приходил голод. Я видел, как лишившийся руки мечник,
поглотив душу менее удачливого товарища, вцепился зубами тому в
горло. Он жрал ещё тёплую истекающую кровью плоть, не обращая
внимания на творящийся вокруг ад, и его рука... Она росла, чёрт бы
её подрал. Она росла прямо на глазах. Рассечённые кости удлинялись,
обрастали жилами, сосудами, мускулами и кожей. На фоне
чёрно-красного месива эта новая рука была ослепительно белой,
идеально чистой. И она была не одинока. Конечности, куски лиц,
шматы мяса, отделённые от живых ещё тел, нарастали заново, стоило
потерявшим их бойцам отыскать в этой жуткой вакханалии душу и
закусить её себе подобным. Я много чего повидал, но этот пир
впечатлил даже меня.