— Ну а вы-то здесь как? — Миассов выпустил меня и переключился
на Холмова. — Только не говорите, что специально ехали в эту глушь
проведать старика. Всё равно не поверю.
— Так мы же с вами, Зигмунд Поликарпович, теперь соседи, —
похвастался я. — Мне барон Штольц Верхние Караси завещал. Так что я
отныне намерен частенько в ваших краях появляться.
— Завещал? — удивлённо глянул на меня Миассов, отстраняясь от
Шарапа Володовича. — Это как же? Неужто случилось что с
Анатолем?
К Тимону граф обниматься не полез и ограничился лишь сухим
рукопожатием.
— А вы разве не в курсе? — в свою очередь удивился я. — Он погиб
на дуэли.
— Надо же! — всплеснул руками старик. — Это когда же он успел?
Впрочем, с его-то лихостью да задором... А я с этими сборами да
переездами ни сном, ни духом. Давайте-ка, господа, проходите в дом
да будьте моими гостями. Я распоряжусь, чтоб багаж ваш занесли. А
вы пока что растолкуете, что там за дуэль вышла, да заодно и о
столичных новостях поведаете. Вот только, вижу я, дорога у вас
случилась не ахти какая, и без напастей не обошлось. Посему рад
буду пригласить вас прежде побывать в моих термах. И вы от грязи
дорожной отмоетесь, и я заодно косточки старые погрею. А одёжу вашу
тем временем дворня в порядок приведёт.
Понятное дело, отказываться мы не стали. Только я думал, что под
термами граф баню подразумевает, но оказался неправ. Баней назвать
устроенную в одном из крыльев усадьбы помывочную язык не
поворачивался. Несколько помещений с разной температурой и
влажностью, богато отделанные мрамором. Подогреваемые пол, стены и
каменные лежаки. И конечно же пара бассейнов. Один с тёплой, а
другой с прохладной водой. Самое то для расслабления и последующей
неспешной беседы.
Вот, завернувшись в простыни, развалившись на лежаках и поглощая
принесённый слугами перекус, словно какие древнеримские патриции,
мы с друзьями и поведали графу о событиях последних дней. А о
переполохе в дворянском собрании и воспоследовавших приключениях в
герцогском дворце пришлось мне и вовсе в мельчайших подробностях на
несколько раз всё пересказывать. Больно уж огромное к этому Зигмунд
Поликарпович любопытство проявил.
Единственное, о своём переходе в комитет я промолчал. Если уж
мне запретили даже Холмову об этом говорить, то графа и подавно не
стоило ставить в известность. Пожилым людям частенько ведь уже
трудновато бывает уследить за языком. Вот язык-то на радостях и
пользуется независимостью от ума. Взболтнёт Миассов кому ненароком,
и вся моя конспирация накроется медным тазом.