— Государь сегодня принял Долгорукого, и они вместе с графом
Шереметьевым отправляются в Ревель с каким-то тайным поручением, —
не глядя на государыню тихо проговорила Варя.
— Ты чего-то опасаешься? — Филиппа так старательно учила русский
язык, что говорила уже почти свободно, только слегка грассировали у
нее в речи некоторые звуки, выдавая этим милым акцентом, что она не
рождена была русской.
— Там война неподалеку, — вздохнула Варя. — И да, я очень боюсь
за него. Он же в самое пекло обязательно полезет, а у меня на душе
неспокойно.
— Кто полезет в пекло, Долгорукий? — поддразнила Варю
Филиппа.
— Да при чем здесь Ванька Долгорукий? — Варя всплеснула руками.
— Я за Петьку боюсь.
— Ничего с твоим Петькой не случится, а ты лучше не нагоняй
страху, — и Филиппа принялась еще раз перечитывать письмо
Елизавете, практически не видя, что же в нем написано. Война пугала
ее, и она с ужасом ждала того момента, когда Петр ей однажды
скажет, что отправляется в путь, потому что его ждет очередной еще
не захваченный город. Но такова стезя мужчин, воевать, чтобы не
завоевали их самих, их земли и семьи. А стезя женщин — ждать и
помогать им по мере своих сил.
— Государыня, Елизавета Александровна, — в кабинет вошел
Воронцов, и Филиппа подняла на него взгляд. Почему-то ей не
нравился этот красивый лощеный юноша. Она сама не могла назвать
причин своего недовольства им, просто что-то постоянно ее
раздражало: то чрезмерное следование этикета, присущее больше двору
ее отца, сумевшего даже простые приветствия превратить в нечто
грязное и пошлое, то часто употребляемые им английские выражения,
таких, казалось бы, мелочей было много, и каждая из них все больше
и больше настраивало юную императрицу против своего секретаря. Но
она пока что не спешила его менять, сочтя свои претензии чистой
воды делом вкуса, и потому не стоившими того, чтобы нагружать
подобными проблемами Петра.
— Да, Михаил, ты что-то хотел мне сообщить? — Филиппа
улыбнулась, поощряя Воронцова побыстрее сделать доклад и уйти уже с
глаз долой.
— Я даже не знаю, как сказать, государыня... — замялся Воронцов.
— Бурнеша Арбен Адри нижайше просит позволения удостоить ее
аудиенции государыни-императрицы Российской империи, — выпалил
Воронцов на одном дыхании.
— Кто? — Филиппа пыталась сообразить, о чем вообще говорит ее
секретарь, но суть сказанного ускользала от нее. Хотя, она где-то
слышала определение бурнеши. Точно, в Албании служило много ее
соотечественников, и они-то когда-то со смехом рассказывали ее отцу
о воинах-девственницах, которые в силу определенных обстоятельств
вынуждены были взвалить на себя заботу о семье. — А что говорит по
этому поводу Андрей Иванович? — она нахмурилась, пытаясь понять,
как ей правильно поступить. С другой стороны Филиппа понимала эту
девушку, прибывшую за тридевять земель для того, чтобы пообщаться с
кем-то из правителей страны, но вот все-таки общаться ей было бы
проще с женщиной, потому что быть бурнешой в мире, принадлежащем
мужчинам, ой как непросто.