Добравшись домой, Гуннар поставил греться вино с медом: хорош
будет охранник, сопли на кулак мотающий. Но обошлось.
***
Когда выезжали, под ногами хрустел иней, но уже на следующий
день погода снова наладилась. Стояла сухая, прозрачная осень.
Разноцветные листья неспешно облетали с ветвей придорожного леса,
шелестели под копытами, солнце играло на ветках, отражалось в
каплях росы по утрам. Олав был ранней пташкой, с постоялых дворов
выезжали засветло. Но, на счастье Гуннара, купец оказался
немногословен, так что в первую половину дня можно было просто
мерно покачиваться в седле, прислушиваясь к шелесту листьев и
птичьим голосам, поглядывать вокруг и не тратить силы на то, чтобы
изображать жизнерадостность или поддерживать приятную беседу.
Двигались ходко, несмотря на то, что лошадей купец берег, а,
значит, и люди не слишком уставали. По такой погоде Гуннар не стал
бы тратиться на постоялые дворы, на худой конец бы попросился на
ночь к какой-нибудь деревенской вдове или старому бобылю. Потому
что придорожные постоялые дворы не отличались ни чистотой, ни
удобством. Это в городе их не меньше дюжины, на любой кошелек, а на
не слишком оживленном тракте от одного до другого полдня пути, так
что не кочевряжься, путник, жри, что дают, и скажи спасибо, если на
единственный в комнате лежак — широкий, так, чтобы человек пять
вповалку поместились — бросили тюфяк. Плащ сверху постелишь, если
брезгливый, руку под голову положишь, и довольно с тебя. А уж что
клопов не будет, и вовсе никто не обещал. Но Олав считал, что так
спокойней. Незачем случайных людей в соблазн вводить.
Клопов, впрочем, исправно выводила Ингрид. В первый раз увидев,
как она, застыв с полминуты над постелью, встряхивает тюфяк, и с
него на пол сыплются рыжие горошины клопов, Олав опешил и сказал,
что никогда такого не видел. Ингрид пожала плечами, дескать,
плетений много разных, и как их приспособить не только по прямому
назначению, каждый одаренный сам решает. Этому ее Эрик научил, а от
кого узнал он, и многие ли еще знают, ей неведомо. Гуннар видел:
она не то чтобы откровенно врет, но явно что-то недоговаривает,
однако помогать Олаву с расспросами не стал. Сам не любил чужое
пустое любопытство. Как будто не ясно, что у каждого есть свои
секреты, и если человек рассказывать не хочет, то расспрашивай не
расспрашивай, толку не будет. Так что просто молча сходил во двор,
наломал веник с куста ракитника да смел насыпавшуюся дрянь в угол:
совок, само собой, добыть было негде.