Кто распустил слухи, что это именно Арман убивал, и зачем, было
непонятно, но постепенно в эту глупость поверили все, даже дозорные
и старшой. И Арман начал чуять вокруг удушающий страх вперемешку с
ненавистью. Люди боялись к нему подходить, с ним говорить, боялись
лишний раз показываться ему на глаза. Боялись вызвать и его гнев,
ведь как нарочно… стоило Арману на кого-то осерчать, как потом
этого кого-то находили в лесу с перегрызенным горлом.
И люди боялись. А что Арман мог поделать? Убить за страх?
Наказать за глупость? Не пить зелья, которое приносил каждое утро
Люк? И которое становилось все крепче? Настолько крепким, что в
животе мутило, и весь день Арман ходил как пришибленный, а на
тренировках едва держал в руках меч. Но учитель молчал. Не
выказывал недовольства. Не пытался наказать… тоже боялся. И Арман
перестал ходить на тренировочный двор. И на уроки перестал. Зачем?
Никто все равно и слова в упрек сказать не решался. Даже доложить
опекуну не решались. А видеть их постные рожи, читать страх в их
душах, Арман уже давно устал.
Он черпал силу лишь в письмах Лиина, в теплых словах рожанина, в
его уверенности, что Арман не виноват. А еще в мягком любящем
взгляде Ады. И когда Арман не выдерживал, когда рвалась наружу его
звериная сущность, он приходил к няне, опускался на ковер у ее ног
и смотрел в огонь, пока она молча сидела за шитьем.
Едва слышно шуршала ткань, расцветали на белоснежном шелке
серебряные знаки рода и все переживания казались глупыми и
неважными. Няня начинала говорить… успокаивать. И что скоро, уже
летом, Арману исполнится пятнадцать, и что после торжества его
увезут в столицу. И что в столице люди умнее и гораздо реже верят
наговорам.
А потом растекалось по мышцам мягкое тепло и огонь вспыхивал
вдруг ярче. И ткань, на которой вышивала Ада, расплывалась перед
глазами. Арман вдруг начинал видеть лучше, слышать острее,
чувствовать ярче. И уже не в облике человека, зверя, ластился к
ладоням няни, выпрыгивал через окно и до самого рассвета несся по
лесу.
Он знал, что не убивал. Он помнил теперь каждое мгновение,
проведенное в облике зверя, каждое биение сердца, каждый прыжок,
разбивавший луну в водной глади. Он несся по высокой траве и
слизывал капельки росы с усов, а потом долго сидел у обрыва и
смотрел, как светлело небо над неровной кромкой соснового леса.