– Она не ест, не пьет, вообще ничего не делает, – сказал он,
отвечая на вопрос, который Арман так и не задал – боялся задать. –
И маг говорил, что помочь не может. Маленькая она слишком, слабая –
навредить боится.
– А я чем могу помочь? – тихо ответил Арман.
– Вы знаете, что она чувствует, не так ли? – так же тихо ответил
Нар, забирая поднос с нетронутой едой.
И Арман, просидев еще немного за бумагами, понял, что работать
более не может.
В наскоро приготовленной для девочки детской медленно
растворялись сумерки. Сидел на полу, прислонившись к стенке,
огромный игрушечный медведь, последние лучи солнца отражались в
пуговичных глазах, оттого взгляд игрушки казался живым.
Осуждающим.
Аланна сжалась в комочек между кроватью и комодом, дрожала от
бесшумных рыданий и неистово теребила проклятый браслет. Она что-то
шептала, не разобрать что, и вдруг замерла, заметив Армана, дернув
браслет еще сильнее. Нить, и без того, наверное, некрепкая, с тихим
треском порвалась, глаза девочки расширились от ужаса, желтые
камушки покатились по полу, а Аланна взвыла так громко, что в ушах
зазвенело.
И Армана прорвало. Не зная, что делает, не зная, зачем, он
бросился к девочке, обнял ее за плечи и прижал к себе. Аланна
рвалась из объятий, кричала, стучала кулачками по плечам и тянула
за волосы и даже пыталась кусаться, но Арман держал крепко, молясь
всем богам, чтобы она перестала плакать.
«Ну откуда в ней, такой маленькой и беспомощной, столько силы?»
– подумал Арман, получив локтем по носу и слизнув с разбитых губ
набежавшую кровь.
– Не реви, – сказал он, гладя ее спутанные, еще влажные волосы.
– Пожалуйста, не реви так… мы соберем камушки. И браслет соберем.
Вместе. На крепкую нить, никогда не порвется… обещаю, только не
реви!
И девочка, как ни странно, послушалась. Расслабилась вдруг,
обняла Армана за шею, уткнулась носом ему в плечо и вновь
заплакала. Она жалась к Арману так сильно, как никто никогда не
жался, шептала что-то, звала то мать, то отца, пыталась что-то
сказать, не понять, что.
Вбежал в детскую Люк, прикусил губу и отвернулся, а в его глазах
Арман уловил ту самую беспомощность, что недавно съедала и его
самого. И стало вдруг легче, и на душе теплее. И слова сами
нашлись, чтобы прошептать в ответ, и даже удалось скормить девочке
сдобную булочку и напоить ее земляничным чаем.