Они с Аланной лазили по ковру на коленях, бережно собирая
бусинку за бусинкой, а остаток ночи нанизывали янтарь на нить,
камушек к камушку, каждый закрепляя крепким узелком.
– Теперь точно не порвется, – сказал Арман, завязывая концы
нитей на запястье девочки. Синева татуировок вспыхнула, как бы
узнавая, и девочка снова со слезами благодарности бросилась Арману
на шею.
Остаток ночи он провел в детской – девочка отказалась отпускать.
Она плакала и плакала, как бы не в силах успокоиться, а Арман
перебирал ее растрепанные волосы и шептал на ухо слова, глупые
слова, хоть какие-то. Только бы не молчать. Только бы не слушать,
как она плачет… Шептал, пока не взошло за окном солнце и оба не
уснули, прижавшись друг к другу.
Арману снился брат. Эрр, повзрослевший, серьезный, подошел к
кровати, присел на ее краешек и, грустно посмотрев на девочку,
погладил малышку по золотым волосам. Аланна улыбнулась во сне,
потянулась к брату, и, на миг открыв глаза, вновь заснула, уронив
ему голову на колени и обвив его пояс тонкими руками. Браслет
медово поблескивал, отражая, вбирая в себя солнечный свет, взгляд
Эрра струился незнакомым изумрудом, с пухлых губ его слетали слова
заклинаний, и боль сходила с лица Аланны, а на сердце Армана
становилось все теплее и теплее. Веки наливались тяжестью, тело
прижимало к кровати. Солнечный свет расплывался, становился густым,
как тот янтарь…
– Эрр, – позвал Арман. – Ты ведь настоящий, правда, Эрр? Не
уходи опять…
– Куда я от тебя уйду? – улыбнулся Эрр.
Арман удивленно моргнул, и медленно сел на кровати. Сновидение,
столь реальное недавно, теперь свернулось клубочком в темном углу
памяти. Комнату заливал солнечный свет, золотыми лужицами
растекался по полу, отражался в пуговичных глазах медведя.
Игрушечный медведь теперь не осуждал, скорее улыбался.
Аланна спала рядом, в такой же позе, как и во сне, только
обнимала не Эрра, а подушку, и так же, как во сне, счастливо
улыбалась, хоть на щеках ее еще не высохли слезы. Слезы высыхали и
на щеках Армана. А в душе ярилась злость. Не мальчик ведь, а тоже
плакал. И брата вспоминал с тоской, хотя уже давно о нем даже не
думал.
Арман катал Аланну на лошади, учил ее танцевать и даже драться
на палках, бегал с ней в лес и строил малышке рожицы за спиной
зазевавшейся няни. Аланна, обычно тихая и грустная, вдруг
расцветала искренней улыбкой, и обнаглевший в последнее время Нар
потом говорил: