Сказал и осекся. Арман лишь улыбнулся. «Добрый человек», боги,
какие странные эти рожане, какому-то животному верят больше, чем
своему архану. Он еще раз кинул взгляд в сторону посланника,
вскочил на коня, и не замечая крика:
— Куда же, куда! Без седла! — приказал:
— Отворить ворота!
Горячий конь кружил под всадником, долбя копытами землю.
Запертые в конюшне лошади подняли гвалт — огнистый им совсем не
нравился. А вот Арману — нравился. И сидеть без седла — нравилось.
И забылось вдруг, что сегодня он может умереть, и сдавило грудь
нетерпение.
Сейчас Арман хотел лишь свободы. Ветра в ушах. Безумной скачки и
полного единения с сильным, свободным животным. И чувствовал, что и
конь под ним хотел того же. Дрожал от нетерпения, недовольно
пофыркивал, косился в стороны медленно раскрывающихся ворот. И без
приказа всадника дернулся с места, стрелой, как только достаточно
отворились створки.
Разверзлось небо, хлынул на землю слепой дождь. И было все, чего
желал Арман. Он жался к холке мчащегося коня. Летели в лицо искры,
оседали на волосах, на одежде, жалили и напоминали, что он живой!
Боги, живой! И поле это, бесконечное, прекрасное, было живым. И
дождь. И покачивающиеся у обочины васильки. И хлюпающая под
копытами грязь. Живые!
Арман засмеялся и выпрямился в седле, раскинув руки. Бил в лицо,
в грудь ветер, хлестали струи дождя, сливались в сплошную ленту
васильки, а Арман все смеялся и смеялся, не в силах насмеяться,
отпускал боль, страх, тоску на бескрайнее поле, на темнеющий
вдалеке лес.
Но дождь закончился, как закончилась и нива. И скачка вдруг
осталась за спиной, а восторг, столь острый и сильный миг назад,
растекся по груди бессилием.
Понимая, что волшебный миг закончился, Арман с сожалением
спешился. Он продрался через забор елей, окружающих поле, и вышел в
сосновый лес, слыша, как за спиной мнут сочную траву копыта
огнистого.
— Назову-ка я тебя Искрой, — сказал Арман, заворожено глядя, как
отчаянно рвется в паутине бабочка-капустница, как быстро-быстро
двигаются лапки паука, окутывая жертву сероватым коконом.
Вот и он — такая же бабочка. И неизвестно совсем, сможет ли
Арман еще развернуть крылья, либо так же умрет в чужой паутине.
Наспех набрав сухого хвороста, Арман развел заклинанием огонь.
Достал из-за пояса кинжал — подарок Эдлая — и, подойдя к ожидавшему
в стороне коню, отрезал прядь черной гривы. Искры жгли пальцы, но
их жжение почему-то казалось терпимым, даже ласковым. Да и конь
смотрел спокойно, ножа не пугался. Будто понимал.