«Магическое создание дает и магическую силу, — вновь вспомнились
строчки из письма. — Увеличивает нашу. Существует простой способ
при помощью ларийского коня позвать нечисть. Но ты должен быть
один. Магический закон суров — маг выходит против нечисти один на
один, иначе другая сторона может, имеет право, не отозваться. И не
отзовется. Они ведь тоже хотят жить...
Потому, очень даже возможно, что мой совет лишь ускорит твою
смерть...»
Какая уж разница, подумалось Арману, умереть сейчас или на
закате? Продлевать агонию, бороться за каждое мгновение? Ныть,
просить, умолять?
Боги, не для того родился он арханом, чтобы унижаться. И если уж
суждено умереть сегодня, то, желательно — не одному, а вместе с
поклепом, который так подпортил ему жизнь.
Арман кинул в огонь срезанную прядь. Волоски извивались, языки
огня быстро окрасились черным, заволновался за спиной Искра.
Голос срывался, когда Арман читал заклинание, а в душе нарастала
волна сомнения. А если не поможет? Если принц обманул? Но зачем
Миранису обманывать?
Простые слова на старом языке подчинили огонь, и тот заиграл в
такт голосу Армана. Дым извивался клубами, распространяя
сладковатый запах, от которого закружилась голова, и весь мир
подернулся сероватой дымкой. Стало хорошо. Слишком хорошо. А хорошо
было нельзя, Арман не знал, какая нечисть придет на его зов.
Испуганно захрипел Искра, вырывая из власти апатии. Конь,
оказавшийся по другую сторону костра, поднялся на дыбы. Мелькнули
над огнем копыта, задевая щеку Армана всего чуть-чуть... но этого
хватило. И на грани темноты догнал последний вопрос — за что?
Лето бежало вперед, сыпало жемчуг
росы на травы, грохотало скоротечными грозами и радовало ярким
солнышком. Уже прошел покос, зазеленели поля, и деревенские с
трепетом ждали нового урожая, молились богам, чтобы сушь не ударила
или не покосили хлеб ливни.
В замке совсем не сиделось, душно
было, простора не хватало, ветра, зелени, солнца. Все чаще Рэми
убегал в лес. То по крупную, напоенную грозами землянику, то по еще
мягкие внутри орешки, то по травы для матери. И к матери
наведывался все чаще, и в деревне стал уже почти своим, и смотрели
на него иначе... с почтением. Заклинатель все же. Против него
пойдешь — в лес не выходи: зверье обиды не спустит.
Рэми на глупых деревенских внимания
не обращал. Он то приносил Лие еженка, полюбоваться, то лисичку,
погладить, а то подбитого вороненка, которого подобрал по
дороге.