Рэми вжался в Жерла еще сильнее и
зажал руками уши, чтобы не слышать, но Жерл обхватил пальцами
запястья волчонка и продолжал, холодно, неумолимо:
— Жизнь и смерть — часть нашего мира.
Захарий был хорошим человеком, но он устал. Сильно устал. И ушел за
своими близкими, понимаешь?
Рэми неохотно кивнул.
— Если понимаешь, то почему
плачешь?
Рэми поднял на Жерла заплаканный
взгляд и ответил:
— Потому что не хочу терять...
— Ты не хочешь. Не Захарий не хочет,
а ты, помни об этом, Рэми. Тебе больно не потому что кто-то ушел, а
потому что этот кто-то ушел от тебя. Мне было больно не потому что
слугу было жалко, а потому что меня испугал вид смерти. Как испугал
и тебя... но это неправильный страх, Рэми. Неправильная боль.
Правильно — отпустить Захария, пожелать ему хорошей жизни за гранью
с теми, кого он любит.
Слушай, Рэми, слушай, он ведь
правду говорит...
— Не могу, — выдохнул Рэми.
— Сможешь, — ответил Жерл, вновь
прижимая к себе волчонка. — Не сейчас, чуть позднее. Вместе
сможем.
А потом Рэми забылся тяжелым сном на
кровати Жерла, а когда проснулся, солнце уже клонилось к деревьям,
увеличивая тени. Пока Рэми спал, кто-то переодел его в чистую
сорочку, перевязал его кровоточащие ноги и разбитые в кровь ладони.
Раны, хоть и неглубокие, горели, а все тело ломило от
усталости.
Рэми соскользнул с кровати, морщась
от боли, подошел к боковой двери, за которой был кабинет Жерла, и
замер, услышав доносившиеся оттуда голоса:
— Я пытался уберечь мальчика, —
уговаривал кого-то старшой, — ты же знаешь, пытался тянуть как
можно дольше, но Рэми сам напросился. Захарий его назначил
приемником, ему оставил дом, и если сейчас мы не проведем ритуала,
боюсь, нас не поймут. Заклинатель — благословение для леса, люди
ждут, что этого благословения мы из рук не выпустим. И если сейчас
я не наложу на мальчика лапу, это сделают другие.
— Но Рэми еще молод, — ответил
второй, в ком Рэми с удивлением узнал Брэна.
Брэн так прямо и открыто
разговаривает со старшим, с арханом, как с равным? А ведь до
этого... Рэми вздрогнул, вдруг поняв, до этого было «на людях», а
Жерл ведь учил, и не раз, на людях это одно, наедине — это совсем
другое. Вот, оказывается, какие они... наедине.
— Молод, а уже мечтает сам кормить
семью, тебе ли не знать, — возражал Жерл. — Или он только мне об
этом говорил? Как и о своей «бесполезности»?