— Понимаешь, — Брэн опустился на траву рядом с Рэми, — ты просто
слишком быстро вырос, я даже не успел заметить когда...
— Мне всего десять. Ты взрослый, а я...
— А ты разумнее, чем многие взрослые, — усмехнулся Брэн,
потрепав волосы Рэми. Волчонок нахмурился и выскользнул из-под
ласки. Ему вдруг стало неприятно, что Брэн вновь дурачится, считая
Рэми маленьким мальчиком.
— Видишь, — в глазах Брэна грусть искрилась смехом, — ты уже и
сам не хочешь быть неразумным дитем. Завтра ты станешь главой
своего рода. Будешь совсем большим и важным, маленький братишка. И
уже не станешь слушаться назойливого Брэна.
— Стану, — вновь нахмурился Рэми.
— Потому и станешь, что знаешь, чувствуешь, — ты для меня очень
важен, — Рэми вздрогнул и внимательно посмотрел на Брэна. —
Чувствуешь ведь, правда?
— Да, — улыбнулся волчонок, вновь скрывая слезы, на этот раз
радости.
Они долго оставались у реки, до самого рассвета, молча. Брэн
сидел, прислонившись спиной к березе, Рэми опустил голову на его
колени и смотрел, как серебрил лунный свет неугомонную, журчащую
реку. И слушал, слушал уже не пытаясь попросить замолчать голос
внутри.
Я так долго ждал такого, как
ты...
Дивный слова. Дивный вечер. Тяжелые,
унесшие его душу волны сна...
А назавтра небо хмурилось тучами.
Нестерпимо пахло свежескошенной травой. Утренний воздух, чистый,
вешний, будоражил душу, стряхивая с плеч тяжесть боли.
На площади возле тяжелого,
приземистого храма рода собралась вся деревня. Простые мужики были
слегка напуганы, мяли в руках шапки, маялись в праздничных чистых
одеждах. Чуть поодаль стояли, явно скучая, дозорные.
Рэми быстро разделся и отдал плащ
мрачной, почему-то бледной матери. Босой, в тонкой тунике до пят,
вместе с тремя другими юношами он встал на колени посреди площади.
Дрожа то ли от утреннего холода, то ли от напряжения, волчонок все
никак не осмеливался поднять головы и оторвать взгляда от
темно-коричневого песка. Жерл говорил, чтобы глаз Рэми не поднимал,
потому что архан дерзости не любит... да разве Рэми дерзкий?
Не бойся, ничего они тебе не
сделают. Не бойся, мой мальчик....
Рэми не боялся. Он почему-то знал,
что все будет хорошо, знал, что Брэн и Жерл не правы, и ему ничего
не грозит, и совсем не боялся этого архана, как и никому не
нужного, глупого обряда. Гораздо больше беспокоил его голос внутри,
становившийся все более громким и настойчивым, а еще более —
собственное нежелание от этого голоса избавляться. Ведь боль после
смерти Захария никуда не делась, свернулась внутри отравленным
комком и саднила, саднила. А голос успокаивал. Лил прохладу на боль
и на миг дышать становилось легче...