Арман поднялся, подхватил виноватого Искру под уздцы и, выйдя на
поле, посмотрел в сторону темнеющего вдалеке поместья. Прятался за
яблоневым садом белоснежный дом, горела закатом черепичная крыша, в
маленькой башенке заливался колокол, прощаясь с умирающим днем. В
ярко освещенных окнах суетились черные фигурки, изгибались в
танцах, в поклонах, будто тени в представлениях крестьянского
театра. Даже сюда доносились приглушенные отголоски музыки.
Шикарный праздник, опекун постарался. Интересно, похороны будут
столь же шикарными?
Думать о похоронах не хотелось, но и страха больше не было.
Страх он, оказывается, такой — растет до какой-то черты, а потом
вдруг уходит. Внезапно и бесповоротно. Остается лишь тупое
равнодушие. И уже неважно, что принесет завтра — смерть или жизнь,
важно лишь то, что все закончится. Сегодня. И агонии, долгой,
никому не нужной, не будет.
«А если у тебя не получится, подумай, друг мой, — вспомнилось
вдруг письмо принца. — Что легче — умереть в муках или уйти самому?
Без стыда, без приговора. Без никому не нужных зрителей».
И в самом деле, что?
Вернуться в поместье? Послушно пойти на казнь, под жадными до
зрелищ взглядами гостей? Ответ пришел давно ожидаемым прозрением,
рука сама потянулась к поясу, обнажив подаренный Эдлаем ларийский
клинок. И стало вдруг еще спокойнее. Смолк вдалеке колокол, тихим
шорохом пробежал по полю ветерок, и небо над поместьем просветлело,
будто смилостивившись.
— Иди! — велел Арман, оборачиваясь к Искре. — Иди, возвращайся к
слуге принца, я тебе не хозяин.
Искра всхрапнул, умным взглядом покосился в сторону Армана, но
все равно стоял рядом, как привязанный.
— Они думают, что я — убийца, — продолжал уговаривать Арман. — И
некому их переубедить. Если ты останешься со мной, я не знаю, к
кому ты попадешь. Хочешь служить какому-нибудь старому и нудному
архану, который сделает из тебя красивую игрушку? Тебе нужен
хороший хозяин, сильный, такой, как принц. Не такой, как я.
Понимаешь?
Искра понимал. Он тихо, печально заржал и ткнулся мордой в плечо
Армана. Яркими звездами засверкали искры в его гриве, сделались
грустно-бездонными глаза цвета спекшейся крови, и Арману стало
вдруг жаль великолепный подарок принца. Больше жаль, чем себя
самого. И пальцы сами вплелись в гриву, а Арман прижался лбом к
обжигающей шее коня, чувствуя, как задыхается от бессилия. Сесть бы
сейчас на Искру, умчаться в залитый закатной кровью лес и будьте
они все прокляты со своими ритуалами, харибами, с... казнью.