Весна разукрасила прошлогодние листья синими пятнами
подснежников и сон-травы. Недавняя буря опрокинула возле ручья пару
деревьев, которые деревенские уже начали разбирать на дрова. Черная
с рыжими подпалинами собака жалась к коренастому, невысокому
хозяину, взглядом прося разрешения повыть еще немного. Крестьянин
разрешения не давал. Опустив голову, он стоял у березы и мял шапку
в загрубевших от работы ладонях. А по его душе, неприкрытой, как и
у всех рожан, щитами, расплывалась звенящая пустота. Плохо ему. Так
плохо, что страшно.
— Все минует, — прошептал Арман, поймав на себе удивленный и
немного испуганный взгляд крестьянина. — И потом не будет так
больно.
Арману вот не больно. Но у него была церемония забвения, а у
этого старика?
Стало вдруг тошно и от собственной слабости, и от собственной
беспомощности. Арман сглотнул, вместе с дозорным обошел поваленную
ветром березу и осторожно пробрался по скользкому берегу ручья к
плакучей иве. Длинные плети ветвей ласкали шаловливо поющую воду,
легкий ветерок пытался смахнуть с папоротников прошлогоднюю
паутину, роняла в воду желтые, сладко пахнущие котики растущая
неподалеку верба.
— Там! — показал старшой.
Душу залил тягуче-липкий страх, когда взгляд приковало тело под
ивой, прикрытое плащом одного из дозорных. Арман смотрел и не мог
оторваться от выглядывающих из-под дорогой ткани золотых кос,
рассыпавшихся по коричневым листьям, от белой девичьей руки в
огрубевших ладонях старухи. Седая, простоволосая, она стояла на
коленях, покачивалась из стороны в сторону и тягостно
причитала:
— Девочка моя... горлица моя, солнышко ясное... за что же... за
что... такая молодая, такая красивая... такая желанная... за
что?
Арман наскоро укрепил щиты, отгораживая себя от скорби
крестьянки, но все равно на миг задохнулся от ставшего невыносимо
плотным воздуха, от потухших вдруг красок и расплывшейся вокруг
черной тоски. Боги, как же тошно... Как же противно. И разливается
по груди гнев, и хочется рвать и метать, а найти виноватого,
хочется бросить его к ногам этой крестьянки, только бы не смотреть
на ее застывший взгляд, на быстро двигающиеся губы и дрожащие
руки.
— Уведи ее! — приказал стоявший за спиной Люк одному из
дозорных.
Женщина уходить не хотела. Все рвалась в руках мужчин,
кричала: