— Мальчишка спал тут и никуда не выходил, — приказал Жерл
дозорному, и грубо схватив Рэми за шиворот, толкнул его к дому. — В
свою комнату, паршивец, пока я не передумал и тебя не высек! Герой,
мать вашу! Молись, чтобы я поймал эту бестию, и пока не вернусь с
отрядом, из моего дома ни ногой!
— Но Жерл... — начал Рэми.
— Еще и пререкаться вздумал! — старшой обеспокоено посмотрел на
дорогу, на которой показались мчащиеся к поместью всадники. — Марш
в дом, пока тебя не увидели.
Рэми развернулся и вбежал в раскрытую дозорным входную дверь.
Взлетев на второй этаж, чуть было не сбив с ног управляющего,
бросился в «свою» комнату. Дрожа, сполз по двери на пол и, спрятав
лицо в ладонях, замер. Никогда еще не видел он Жерла столь
разгневанным. Никогда еще старшой не кричал. Никогда не грозил
выпороть.
— Я не сделал ничего плохого, — прошептал Рэми. — Ничего
плохого...
А теперь Жерл будет с псами гнать по лесам его волчицу, может,
сам выпустит смертельную стрелу, может, вернется вечером со
свежесодранной шкурой... заставит есть вяленное волчье мясо. Рэми
не хотел об этом думать. Молился всем богам, чтобы волчица все же
ушла, а Жерл не злился так сильно.
Не желая пачкать белые простыни грязной одеждой, еще менее желая
раздеваться, Рэми свернулся клубочком на пушистом ковре у камина.
Он не боялся наказания, которое, несомненно, последует. Он понимал,
что виноват. В том, что ослушался. Что отпустил опасного зверя. Что
вышел в ночь без позволения. Много в чем... но все же виноватым
себя не чувствовал. И ни о чем не жалел.
Сам того не заметив, он заснул. Когда проснулся, было уже светло
и солнце лилось ровным потоком через окна. Кто-то отодвинул тяжелые
занавеси, подложил под голову подушку, укрыл колючим, но теплым
одеялом. Рядом, прямо на ковре, стоял поднос, на котором остывали
свежие булочки и поблескивало в кружке молоко.
Все тело болело, будто его целую ночь мяли, как тесто, пытаясь
придать другую форму. Жгли царапины, ныл бок, во рту застыл
соленный вкус крови. Сглотнув и подавив тошноту, Рэми заставил себя
съесть половину булочки и выпить все молоко, потом аккуратно сложил
на сундуке одеяло с подушкой, пригладил ладонью одежду и волосы —
Брэн учил быть опрятным — взял поднос и, толкнув плечом дверь,
понес нетронутые булочки на кухню. Он понимал, что всего лишь слуга
в этом доме. Хоть и почему-то любимый, а все же слуга. Что ему не
должны прислуживать, как архану, убирать за ним, приносить еду,
уносить после пустые тарелки. Он вошел на кухню, в дверях
разминувшись с розовощекой смешливой служанкой, поставил поднос на
стол у двери и выскользнул раньше, чем его заметила толстая
повариха.