Дверь отворилась, и в спальню вошел Василий с подносом. Медикус
сказывал, что больному надлежит хорошо питаться, чтобы иметь силы
для борьбы с недугом. Да только аппетита у него все эти дни не
было. Понимал, что надо, потому и через силу запихивал в себя. Но
тут вдруг почувствовал, что от запаха исходящей паром каши рот
наполнился слюной, как будто там родник какой забил. Да резво так,
аж руки от нетерпения затряслись.
Василий с блаженной улыбкой смотрел, как государь уминает кашу,
запивая горячим сбитнем. Он стоял в шаге от кровати, на глаза не
лез, но Петр все равно заметил, как тот мелко крестится и одними
губами шепчет благодарственную молитву. Иное дело, что виду не
подал. Пусть их интригуют и притворяются, народ его любит, и любовь
эта дорогого стоит. Она стоит того, чтобы жизнь свою положить на
службу простому люду.
Потом была уже привычная и опостылевшая процедура протирания.
Несмотря ни на какие старания, рубцы обещали остаться знатные. Так
ему и надо. Господь поставил его о народе заботиться, а он предался
греху и забавам, про долг свой позабыв. Портреты прикажет писать
без прикрас, каждый рубец обозначат, чтобы потомкам наука, не след
забывать о тех, кому служить обязан по воле Божьей.
— Государь Петр Алексеевич, там до вас князь Долгоруков
Алексей Григорьевич просится, — когда с медицинскими
процедурами было покончено, доложил Василий.
— Что, медикус, дозволяешь посетителей
принимать? — Петр вопросительно взглянул на протиравшего
спиртом руки немца. — Ты не волнуйся, коли нельзя, так
прямо и сказывай. Воля твоя, как моя, исполнена будет, и никто
поперек слова не скажет.
— Фаше феличестфо, болеснь отступила. Потому беды большой
не будет, коли фы станете принимать посетителей, но прошу фас, не
утомляйтесь сильно. Фы фсе еще слабы.
— Не буду. Обещаю. Вот только одного до себя и допущу.
Слышь, Василий, коли кто еще захочет, так на завтра назначай.
— Слушаюсь, государь-батюшка.
Долгоруков ждать себя не заставил. Явился тотчас, едва ему
соизволение передали. Влетел как оглашенный, с выражением такого
неземного счастья на лице, что не иначе как благодать Божья
снизошла на него. А вид-то слащавый и приторный. Лизоблюд,
раскудрить твою в качель. От таких чаще всего удара в спину жди.
Если не сами, так к другим перекинутся вмиг, про долг и честь
позабыв. Нет им веры, никогда не было и не будет.